Я – нахал! Очерки, статьи, избранные стихотворения - Владимир Владимирович Маяковский

такую мысль

                         подведи

классовый анализ.

Мысль человечья

            много сложней,

чем знают

         у нас

            о ней.

Тряхнув

            оперенья нарядную рядь

над пастью

            облошаделой,

сошли

       и – пока!

            пошли вымирать.

А что им

            больше

                        делать?

Подумай

            о новом агит-винте.

Винти,

            чтоб задор не гас его.

Ждут.

            Переводи, Коминтерн,

расовый гнев

            на классовый.

1926

Разговор с фининспектором о поэзии

Гражданин фининспектор!

                        Простите за беспокойство.

Спасибо…

            не тревожьтесь…

                        я постою…

У меня к вам

            дело

             деликатного свойства:

о месте

            поэта

                        в рабочем строю.

В ряду

            имеющих

                        лабазы и угодья

и я обложен

            и должен караться.

Вы требуете

            с меня

                        пятьсот в полугодие

и двадцать пять

            за неподачу деклараций.

Труд мой

        любому

            труду

                 родствен.

Взгляните –

            сколько я потерял,

какие

       издержки

            в моем производстве

и сколько тратится

            на материал.

Вам,

            конечно, известно

                        явление «рифмы».

Скажем,

строчка

       окончилась словом

                        «отца»,

и тогда

            через строчку,

                        слога повторив, мы

ставим

            какое-нибудь:

                        ламцадрица-ца.

Говоря по-вашему,

                   рифма –

                         вексель.

Учесть через строчку! –

            вот распоряжение.

И ищешь

            мелочишку суффиксов и флексий

в пустующей кассе

            склонений

                         и спряжений.

Начнешь это

            слово

                         в строчку всовывать,

а оно не лезет –

            нажал и сломал.

Гражданин фининспектор,

            честное слово,

поэту

            в копеечку влетают слова.

Говоря по-нашему,

            Рифма –

                         бочка.

Бочка с динамитом.

            Строчка –

                         фитиль.

Строка додымит,

            взрывается строчка, —

и город

       на воздух

            строфой летит.

Где найдешь,

            на какой тариф,

рифмы,

            чтоб враз убивали, нацелясь?

Может,

            пяток

                        небывалых рифм

только и остался

            что в Венецуэле.

И тянет

         меня

            в холода и в зной.

Бросаюсь,

            опутан в авансы и в займы я.

Гражданин,

            учтите билет проездной! –

Поэзия –

          вся! –

            езда в незнаемое.

Поэзия –

            та же добыча радия.

В грамм добыча,

            в год труды.

Изводишь

            единого слова ради

тысячи тонн

            словесной руды.

Но как

            испепеляюще

                        слов этих жжение

рядом

            с тлением

                        слова-сырца.

Эти слова

            приводят в движение

тысячи лет

            миллионов сердца.

Конечно,

            различны поэтов сорта.

У скольких поэтов

            легкость руки!

Тянет,

       как фокусник,

            строчку изо рта

и у себя,

            и у других.

Что говорить

            о лирических кастратах?!

Строчку

       чужую

            вставит – и рад.

Это

      обычное

            воровство и растрата

среди охвативших страну растрат.

Эти

       сегодня

            стихи и оды,

в аплодисментах

            ревомые ревмя,

войдут

            в историю

                        как накладные расходы

на сделанное

            нами –

                    двумя или тремя.

Пуд,

     как говорится,

            соли столовой

съешь

            и сотней папирос клуби,

чтобы

       добыть

            драгоценное слово

из артезианских

            людских глубин.

И сразу

         ниже

            налога рост.

Скиньте

            с обложенья

                        нуля колесо!

Рубль девяносто

            сотня папирос,

рубль шестьдесят

            столовая соль.

В вашей анкете

            вопросов масса:

– Были выезды?

            Или выездов нет? –

А что,

       если я

            десяток пегасов

загнал

         за последние

                        15 лет?!

У вас –

            в мое положение войдите –

про слуг

      и имущество

            с этого угла.

А что,

       если я

            народа водитель

и одновреме́нно –

            народный слуга?

Класс

       гласит

            из слова из нашего,

а мы,

      пролетарии,

            двигатели пера.

Машину

         души

            с годами изнашиваешь.

Говорят:

            – в архив,

                        исписался,

                                  пора! –

Все меньше любится,

            все меньше дерзается,

и лоб мой

            время

                        с разбега крушит.

Приходит

            страшнейшая из амортизаций –

амортизация

            сердца и души.

И когда

       это солнце

            разжиревшим боровом

взойдет

        над грядущим

            без нищих и калек, —

я

     уже

            сгнию,

                         умерший под забором,

рядом

      с десятком

            моих коллег.

Подведите

            мой

                 посмертный баланс!

Я утверждаю

            и – знаю – не налгу:

на фоне

            сегодняшних

                        дельцов и пролаз

я буду

      – один! –

            в непролазном долгу.

Долг наш –

        реветь

            медногорлой сиреной

в тумане мещанья,

            у бурь в кипенье.

Поэт

      всегда

            должник вселенной,

платящий

            на го́ре

                        проценты

                                     и пени.

Я

      в долгу

            перед Бродвейской лампионией,

перед вами,

            багдадские небеса,

перед Красной Армией,

                        перед вишнями Японии –

перед всем,

          про что

            не успел написать.