Поселок Просцово. Одна измена, две любви - Игорь Бордов

стульчике и, уронив патлатую голову на напряжённую ладонь, напряжённо тужил. Света, как и всегда, мило, по-джакондовски молчала, не отрывая от меня свой веснушчатый просцовский взгляд. Молодой человек при входе моём нервно встал и нервно, безгласно же, набрякнул. На мой законный докторский вопрос «что случилось?» Света молча, всё с той же полуулыбкой приподняла платье. На слегка грязноватом животе, над пупком виднелась линейная тонкая, розовая ранка чуть больше сантиметра.

— Что это? — спросил я.

— Рана проникающая, разве не видно? — грубо вмешался молодой человек, — машину вызывай, доктор, в больницу ей надо.

Я мельком взглянул на молодого человека. Он был явно не в себе. Он в Свету нож воткнул или кто-то другой, но мне следовало быть спокойным и лаконичным.

— Милиция в курсе?

— Да, уже вызвали, едут. Давай быстрей, доктор.

— Наша машина сейчас в Т…

— Ну так звони в Т…, в «скорую»!

Внешне оценив, что состояние Светы вполне стабильное, я решил первым делом поддаться нагнетанию нервного молодого человека, не тратя время и нервы на выяснение деталей.

— Где здесь телефон?

— Внизу, под нами.

Мы спустились с парнем к соседке. Я набрал «скорую».

— Машину в Просцово, пожалуйста… Здесь проникающее ножевое ранение в живот. А наша машина сейчас отсутствует…

— Адрес говорите…

Я начал тоскливую процедуру передачи координат. Парень стоял рядом, согнутый в кривую пружину.

— Машина будет минут через двадцать, — сказал я ему, вешая трубку.

Мы вернулись наверх. Улыбка Джоконды слегка поблекла. Я велел несчастной Свете лечь на диван. Парня отправил за льдом. Пульс у раненой не зашкаливал, давление держалось приемлемо. Я начал рыться в несессере в поисках какого-никакого гемостатика. Я всё думал о ране, о её эстетичности. Совершенная мелочь на первый взгляд: кишки не выпали, крови много наружу не вытекло (я кинул взгляд на скомканную, слегка замаранную тряпку на столике). Кто же это её так ювелирно-то? Мне по-прежнему не верилось, что происходит нечто серьёзное. Если бы не нервное понукание парнишки, один на один с этой выразительной молчуньей, я, может быть не особо и торопился бы со «скорой», — так нежно и безобидно выглядела ранка. Я перемерил давление, пульс — стабильно. «Ну что ж, аорта, по-видимому, точно не задета, и это радует». Парень, казалось, немножко подрасслабился. Все молчали. Меня ждали в амбулатории. Я побыл ещё минут 10, перемерил показатели, — всё стояло так же, как влитое. Я заверил, что «скорая», очевидно, на подходе и откланялся.

На другой день позвонил в ЦРБ. Хирург сказал, что серьёзно повреждена печень и кишечник. Сделали широкую резекцию. Каловый перитонит, конечно. Выживет-нет, пока сомнительно. Вот-те и маленькая ранка, надо же! Жалко девчонку. А с другой стороны, не просто же так! Не стоило, наверное, при живом любовнике к другому ходить. Видимо, амур подстрелил всех троих, но кого-то одного ещё и пнул от души, вот он и схватился за нож. Впрочем, я всегда был чужд праздного любопытства и в подробности этой истории предпочёл не вникать. Более всего меня расстраивало то, что подобная поножовщина творится предельно рядом, в соседнем доме. И из-за чего? Из-за любви? Да нет же, — как раз из-за эгоизма. А ещё, вероятнее всего, из-за всё той же пьянки и пьяной звериной глупости. Кажется, Света-таки вернулась из хирургии, изрядно порезанная, но не сломленная. Этакая просцовская Миледи с лопатой. Что сталось с неудачно казнившими её просцовскими мушкетёрами — понятия не имею. По крайней мере, на диспансерный осмотр я Свету больше не приглашал.

В одно прекрасное летнее утро в соседний подъезд всё той же двухэтажки вернулась Маугли. Так впоследствии прозвали девочку лет 8–9, потерявшуюся в лесу, и плутавшую там без малого две недели. Вроде бы, она отстала от группы грибников. Искали её напряжённо и большими силами, однако радиус возможных поисков был неимоверно широк. Просцово, в некотором смысле, — и впрямь медвежий же угол! Тоже не стремился вникнуть во все нюансы этой истории. По слухам выходило, что девочка залезала на ночь на деревья, опасаясь хищников, питалась же ягодами и кислицей. В конце концов, она вышла на некий просёлок совсем недалеко от Просцова, и её подобрали трактористы. Ликующие трактористы тут же доставили её, измождённую, домой, а кто-то из сердобольных соседушек сразу же ринулся к доктору, дабы он оказал Маугли первую помощь. Поэтому я оказался в гуще событий в самый истошный момент.

В светлую июльскую комнатку-шаром-покати набилось праздного возбуждённого народу, что шпрот в банке. Все восторженно, онемело-воззрённо шушукались-восклицали-гоготали. В углу на затасканном кресле сидела голорукая истощённая мать и только выдыхала судорожно громко и монотонно, зажмурясь всеми морщинами и странно разогнувшись станом в потолок: «дочка-дочка-дочка…» На ней распласталась грязная, изодранно-исцарапанная девочка, окольцевав её шею длинными ручками-палками. Она выкрикивала громко и детски-болезненно: «мамаа!.. мамаа!..» Иногда они прекращали это синхронно, и также синхронно начинали просто слезливо выть. Проходя мимо с холодным сердцем, всю эту сцену можно было бы расценить как неумелую пародию на весь пафос всего кинематографа. Встав в дверях с тёплым сердцем, можно было бы подумать: «да, вот и отрывай от матерей их чад, а от чад их матерей, каково!» Ворвавшись же в центр комнаты с горячим сердцем, наверное, можно было бы почувствовать, что вот сейчас, в этой комнате, сконцентрировалось немало любви мира, и вот, — она изливается в этот старый, покрытый масляной краской, в грязных пятнах, как кожа у Маугли, потолок.

Не знаю, сколько теплоты в тот момент было в моём сердце, но я не очень люблю шумное сборище незнакомцев. Тем более мне следовало сыграть роль второго плана в этой сцене (айболит с саквояжиком), а я не знал, какой уровень бесстрастности мне необходим, чтобы не нарушить волшебства таинства воссоединения. Тем не менее, я улучил минуту и протиснулся к главным героям, пощупал пульс у девочки, потрогал грязненький лоб (ну конечно! — не каждый педиатр айболит, но каждый айболит — педиатр!) Толпа теснила меня. Я не знал, что сказать, и что дальше делать. Формалистика пропедевтики никак не вязалась с торжеством момента. Меня выручил чей-то бравый возглас от порога: «Ну как оно, доктор?!» — «Всё хорошо, вроде», — ответил я робко. После чего толпа меня вытеснила.

Поскольку Маугли была серьёзно истощена, под руководством Татьяны Мирославовны её скорёхонько переправили по этапу в Т…, и дальше — в некий элитный на тот момент реабилитационный центр (не в Подмосковье ли?) Там, по слухам, она