Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет - Лэйси Кроуфорд

Я рассмеялась.

«Будь со мной», – сказал Алекс.

Я не сдержала улыбку: «Зачем бы мне это?»

«А затем, моя дорогая, что я собираюсь вышибить мозги кое-кому».

«Кое-кому?»

«Ага. Могу съездить, если понадобится. Погоди, вот только увольнительную на выходные получу».

«Договорились».

«Хотя на самом деле лучше бы мы вместе где-нибудь потусили на выходных. Смотались бы куда-нибудь».

«Типа куда?»

«Да без разницы. Куда-нибудь, чтобы меня не повязали за то, что я прикончил Рика Бэннера в его собственной постели».

«В Париж?»

«Пойдет».

«Алекс?»

«Что?»

«Он всегда был таким?»

«Кто, Бэннер?»

«Ну да. Он всегда был такой сволочью?»

Алекс остановился и развернул меня лицом к себе. Взял мои руки в свои, и когда я затихла, сказал: «Бог мой, Лэйси. Ты же не думаешь, что это была ты, правда? Думаешь, это ты была?»

С тех пор это место на лугу отмечено в моей памяти лучиком света, крошечным светлячком. Не сомневаюсь, что узнаю его, случись мне туда вернуться. Той осенью поочередно освещались и другие места кампуса. Колонна перед входом в математический корпус, у которой я поняла, что чувствую стеснение в груди, когда мы расстаемся с Алексом, и опоздала на урок на целых пять минут. Свет озарял ступени крыльца столовой, на котором он меня дожидался. Светилось мое место на хорах. Солнечный зайчик бежал вместе с ним искать меня на футбольном поле. Особое сияние исходило из тесной комнатки на верхнем этаже Фостер-хауза, в которой я по вечерам часами лежала на груди Алекса, а он гладил мои волосы.

Он любил поговорить об истории, государственном устройстве, крахе империй и макроэкономике, но в основном рассказывал мне о своих близких. Одна сестра блистала на юридическом факультете Гарварда, и он намеревался последовать ее примеру. Другая сестра была не столь же эрудированной, но у нее был дар ладить с людьми, вот погоди, сама увидишь. Мать была исключительно умной и душевной красавицей с Юга. Алекс был плотью от плоти этих женщин, они сформировали его таким. Он мог быть хвастливым хоккейным громилой, сносящим все на пути в раздевалку и травящим байки с полным ртом жевательного табака, а потом принять душ, надеть свежевыглаженную оксфордскую рубашку и зайти за мной, чтобы сопроводить на формальный ужин, потому что так положено джентльмену. И хотя я много раз видела его грубым и развязным, но никогда не слышала, чтобы он использовал женский род в оскорбительном смысле. Он был слишком сильным, чтобы опускаться до такого.

В тот год в Фостер-хаузе скопилась какая-то критическая масса хоккеистов. Их амбре начинало чувствоваться у основания парадной лестницы (здание изначально было чьим-то особняком), а после включения отопления превращалось в своего рода воздушный бульон на носках, делавший пребывание в этом здании практически невыносимым. В часы посещений девочки краснели у нижних ступенек лестницы, ожидая, пока кто-то из младших сбегает за их другом, и прикрывали свои носики прядями волос. Не будь Алекс моим Алексом, ноги бы моей в этом здании не было. Но как ученице выпускного класса мне разрешалось гулять на полчаса дольше, чем ему, и мы ютились в его комнатке с раскрытым настежь окном почти до одиннадцати вечера, когда мне полагалось уходить.

За порядком в Фостер-хаузе следили трое учителей. Первый был слишком стар, чтобы подниматься по лестнице на третий этаж. Второй, молодой и симпатичный филолог, обычно сачковал, предпочитая уединяться со спутницей в своей голубой спортивной машине. Третьим был этнический японец, над которым хоккеисты постоянно измывались. На вопрос мистера Хаяси, почему они так странно говорят, они просто разевали набитые жевательным табаком рты и стояли с глупым видом, как бы удивляясь абсурдности вопроса. Они открывали настежь окна и разбрасывали по полу орехи, а потом бежали вниз, крича, что у них побывал какой-то дикий зверь. Мистер Хаяси поднимался в комнату и к всеобщему удовольствию произносил: «Это берка» (японцы с трудом выговаривают букву «л». – Прим. пер.).

Однажды поздно вечером мы с Алексом как обычно возлежали в темноте, и тут дверь в комнату открыл мистер Хаяси. Из коридора хлынул яркий неоновый свет. При виде нас мистер Хаяси заморгал, силясь подобрать слова.

«Мистер Хаяси, соблаговолите уйти», – любезно сказал Алекс.

Дверь закрылась.

Алекс появился в школе Св. Павла уже не девственником. Он был старше своих одноклассников, а его подружка на родине была еще старше. Со мной он был нетороплив. Как я уже сказала, он был ужасно силен. В темноте он казался буквально горой мышц. Эта мощь наполняла меня. Это была опасность наизнанку, предоставленная в мое полное распоряжение. Возможно, своей жизнью я обязана Алексу Олту. Впрочем, история о деве и спасшем ее рыцаре здесь неуместна. Во-первых, хоккеистов я называю мордоворотами. Во-вторых, хотя девиц среди нас было предостаточно, я к их числу не относилась. Да и спасением это вряд ли можно было считать: поступив в колледж и расставшись с Алексом, я вновь ощутила былую беспомощность.

Но пока мы были вместе, все сохранялось.

Как завзятый школьный спортсмен (футбол-хоккей-лакросс, рекорды в спринте и тренажерном зале), к тому же общительный и популярный, он слышал все сплетни обо мне.

«Скотти бросил меня, потому что ему что-то наплел Уайлер», – сказала я в самом начале наших отношений. Этот разговор происходил то ли на лугу, то ли на длинном пешеходном мостике по пути в церковь, то ли на крыльце его общежития.

«Я слышал. Вот дурак», – сказал Алекс.

«Вроде бы Уайлер что-то там говорил про тренера, который объявил, что я больна».

«Так оно и было».

В такие моменты истины я теряю голову. Меня накрыло жуткой бурей переплетения стыда и ярости. Но я постаралась сохранить непринужденный тон.

«Мэттьюз, что ли? Гиллеспи? Или Бакстон? А что он сказал-то?» – поинтересовалась я.

«Ох, Лэйс».

«Нет, ну, пожалуйста».

Алекс понурился. У Алекса был широкий мужественный подбородок, очертания которого я замечала даже когда он опускал голову.

«Мне безразлично. Ты же знаешь, мне на это плевать», – сказал он и взял меня за руку.

«Что он сказал?»

Алекс вздохнул.

«Они спросили, был ли кто-нибудь типа близок с тобой. Вроде бы какие-то парни сказали, что были. Тогда они велели им отправляться в лазарет и провериться на… болезни».

Больше я ни о чем не спрашивала. Алекс не смотрел на меня, а я на него. Мое горло обожгла желчь, и это казалось предательством со стороны моего собственного организма.

«Видишь? Ты действительно больна. Они не ошибались», – говорила эта боль.

Я мысленно нарисовала эту картину. Молодые люди