Жизнь и война генерала Василия Рязанова. Книга 3 - Василий Васильевич Рязанов

Зная по рассказам обстановку 41-го года, я могла сравнивать ее с нынешней. Немцы так же рассекались на части, окружались и пытались вырваться из окружения, как наши войска в 41-м. Но в то же время упорнейшие оборонительные бои, почти как в 4I-м на подступах к Москве, вели наши войска в нескольких километрах от Потсдама, где шло наше наступление. Отъехав же от Потсдама в район Беелитца, где было очень много работы, мы наблюдали непрерывные атаки армии Венка, прорывы отдельных частей армии Буссе.

Наши солдаты днем и ночью отражали их атаки, стояли несокрушимо, понимая, что прорыв армии Венка может если не спасти от гибели фашистский Берлин и гитлеровскую верхушку, то хотя бы продлить их агонию, затянуть борьбу, получить отсрочку гибели.

Самым напряженным выдался, наверное, день 1-го мая. Тогда мы не следили за датами. Это уже сейчас, читая воспоминания Д.Д. Лелюшенко и И.С. Конева и сопоставляя события, думаю, что это было 1-го мая. Да и Татьяна Лебедева в письме, приведенном ниже, пишет, что это было именно 1-го мая. Немцы пошли на отчаянный штурм. Мы попали под удар сейчас даже не знаю, каких гитлеровских частей, уничтоживших нашу радиостанцию.

В прореженном лиственном лесу под Беелитцем шум на ветру веток с набухшими почками и уже появившимися листьями на них мешался с непрерывной канонадой и звуками бомбовых разрывов. Мы на рассвете вроде нашли подходящее место, где нас пока не засекли, и уже часа полтора слушали наши самолеты, подходившие почти непрерывно, а Ерошенко давал им целеуказания. Работали на двух машинах. Неожиданно стрельба стала громче. Перестрелка явно приближалась. Мы продолжали работать. Вдруг кто-то закричал: – Немцы! Я подняла голову и увидела в открытую дверь приближающиеся к нам фигуры. Ерошенко крикнул: – Отступаем!

Их близость была настолько угрожающей, и надвигались они так стремительно, что я оцепенела. Даже не сделала совершенно машинального движения схватить винтовку и обороняться или хотя бы рвануться убегать. Силуэты вражеских солдат приближались с катастрофической быстротой. Из оцепенения меня вывел голос Ерошенко, приказавшего: – Немедленно отступать! Быстрее!

Некогда было сматывать кабели, телефонные шнуры. Мы быстро побросали все в фургоны, сами попрыгали туда; водитель, уже сидевший в кабине с включенным мотором, нетерпеливо нажимал на газ, заставляя машину рычать. Эти звуки слились с выстрелами. Нас обстреляли, но никого не ранили. Мы уже мчались по лесу, не придерживаясь дороги. Скорее оторваться от преследования!

Машина, ехавшая первой, благополучно выехала на шоссе и, взревев мотором, помчалась в сторону Беелитца. Мы же с Татьяной сидели во второй машине, которая, выезжая на дорогу, попала колесом в выбоину или воронку, или просто яму, залитую грязью, – времени разбираться в причинах не было. Некоторое время она буксовала. Мы выскочили из фургона и стали толкать автомобиль. Ни с места. Нас снова начали обстреливать. Машина загорелась. Мы еще потолкали прицеп, стараясь сдвинуть его с места. Безрезультатно. Ерошенко приказал: – Оставляем радиостанцию. Отходим! Я заскочила в кузов, схватила винтовку, выдернула из своего вещмешка парадную гимнастерку, на которой висели награды, а в кармане лежали документы. Кричу Татьяне: – Где твой мешок? Она взяла винтовку и уже выпрыгнула из кузова. Повернулась и кричит мне: – Брось все! Бежим быстрее! Я выскочила следом за ней. Вместе с радиостанцией сгорели татьянины документы и награды. После войны она восстановила документы, бумаги на орден и медали, но сами награды уже не выдали. Дубликаты, оказывается, не выдаются.

Мы отбежали немного от горящей машины. Вдруг Ерошенко разворачивается и бежит обратно. Мы кричим: – Ты что!? Куда ты?! Стой! Он на бегу: – Никто не взял шифры. Меня же расстреляют. Прикройте меня. Бросился в кузов. Выскакивает, – в одной руке чемоданчик с шифрами, в другой пистолет. Мы поджидали его в придорожной канаве. Я дергала затвор винтовки, целясь куда-то в лес, и жалела, что за время работы на ВПУ не было времени почистить оружие. Почему-то испугалась, что винтовка будет плохо стрелять. Вспомнила вдруг о штыке и о противогазе, которые я давно потеряла, и подумала: вдруг немцы применят газы, им же терять нечего. Ерошенко кричит: – Чего расселись?! Бегом в город! Мы вскочили и помчались в сторону Беелитца. Чтобы сократить путь и не попасть под прицельный обстрел, мы спрямляли изгибы дороги. По нам продолжали стрелять. Не заметив корень или ветку, я упала, и пули просвистели где-то над головой. Встала и побежала дальше, сжимая винтовку и изредка оглядываясь, нет ли рядом немцев. В дороге еще пару раз залегали, метров тридцать проползли, когда обстрел усилился. Но немцы не особенно нас преследовали.

Несколько отличный от приведенного вариант гибели нашей радиостанции сохранился в памяти у Кобылина. У него в рассказе возникает и повторяется слово окружение, имеется в виду, наверное, двухстороннее давление: со стороны армий Венка и Буссе. Кобылин говорит, что мы ехали по своему маршруту и в каком-то городке (видимо, Беелитц), столкнулись с нашими солдатами-танкистами, знавшими уже о своем окружении, тяжелом положении и при этом безмятежно слушавшими музыку, уже не в силах, видимо, повлиять на события. Кто-то из солдат играет на гармошке, другой заводит патефон. Без всякой суеты, без тени отчаяния. Спокойствию и выдержке их можно было позавидовать. Эпизоды с патефоном, вспоминаются и мне.

Нас они остановили и сказали, чтобы мы не ехали дальше, там немцы. Мы, конечно, поехали, – у нас приказ. Ну и натолкнулись на наступавших немцев. Пока разворачивались, радиостанция застряла в болоте. Немцы приближаются, а машина вязнет все глубже. Пришлось ее поджечь, забрав коды, уничтожить документацию, проследить, чтобы все сгорело. Сели во вторую машину и поехали обратно (хотя я точно помню, как мы бежали, а вторая машина была уже, наверное, в Беелитце). В общем-то, сходный рассказ, отличающийся не очень существенными деталями.

Прав оказался Кобылин. Он, оказывается, рассказывал почти по-писаному. В ответ на мою просьбу Таня Лебедева, Татьяна Александровна, прислала мне письмо с воспоминаниями, – оно приведено здесь, и акт о гибели радиостанции, подписанный и Кобылиным. Он, как выяснилось, тогда был ее начальником, и рассказывал все согласно документу, им подписанному.

Письмо Татьяны: “Здравствуй, Ира! Получила твое письмо. Но что я могу написать о днях войны? Ведь для нас это все было “так почти обычно” и много дней подряд одно и то же: дежурство на радиостанции по 8 часов и через 8 часов, не снимая наушников с головы, и бесконечные переезды в дни наступления наших войск. Движется пехота, движутся танки, и едем мы, не отставая, до тех пор, пока