Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома - Темби Лок

Отец Саро тогда только что вернулся с работы в полях и вручил мне большую связку чеснока, подарок. «Puoi fare una foto. – Ты можешь сфотографировать». Ему нравилось, когда я фотографировала его или плоды его тяжелого труда. Поэтому мы встали посередине Виа Грамши, прямо на брусчатку. Афроамериканская невестка, городская и образованная, фотографировала своего выращивающего чеснок свекра, мужчину, который зашивал деньги в пояс своих штанов, чтобы чувствовать их прикосновение к своей коже, когда он трудился в поле. На этой фотографии он сжимает кухонный нож в обветренной, пораженной артритом руке, приставив его к центру нити с чесноком. Словно он может разделить ее на две или оставить целой. Выбор полностью зависит от него.

Мы держали эту фотографию в рамке дома в Лос-Анджелесе. За несколько недель до того, как Саро ушел, он попросил, чтобы я принесла фотографию вниз и поставила ее на стол в фойе. Говорят, когда кто-то близок к смерти, он начинает говорить об умерших любимых людях, звать их, даже просить увидеться с ними. Тогда я этого не знала, но сейчас это было все, о чем я могла думать, когда увидела фотографию его отца.

Я прошептала любовное послание камню, который нашла, и положила его на выступ. Это был ничем не примечательный камень, просто плоский и серый. Хотя на острове можно найти камни из древней желтой и черной лавы и красного агата, камни серого цвета, как я слышала, считаются жемчужинами Сицилии. Наконец я спустилась вниз на землю, чувствуя, что пора возвращаться домой на обед. Я была уверена, что Зоэла уже проснулась. Нонна будет без конца в ожидании высовывать голову на улицу, чтобы увидеть, как я поднимаюсь вверх к ее дому, и успеть бросить пасту в кипящую воду.

Я отошла от стены мавзолея, закрыла глаза и развернулась, чтобы начать обратный путь домой. Я не попыталась вернуть лестницу на место. Оставить ее так значило оставить знак, говорящий, что кто-то приходил сюда повидаться с мертвыми.

На следующее утро я обнаружила Нонну, Эмануэлу, Бенедетту и Крочетту сидящими вокруг кухонного стола, они говорили полушепотом, приглушенно, на сицилийском. Их лица выглядели удрученно. Нонна использовала рекламную листовку из утреннего письма в качестве веера. Умерла семнадцатилетняя жительница Алиминусы.

Судя по тому, что мне удалось услышать, болезнь пришла к девочке внезапно в середине зимы. Врачам в соседнем Чефалу было очевидно, что этот случай находится за пределами их компетенции. Ее немедленно транспортировали в Рим, где ее родители прожили прямо возле больницы последующие шесть месяцев. Монахини из соседней церкви кормили их из столовой при монастыре. Доктора со всего мира приезжали к девочке, поскольку в итоге оказалось, что она – одна из тринадцати людей в мире, у которых были похожие симптомы; редкая, странная, загадочная хворь, не имеющая названия.

На протяжении месяцев священник обновлял данные о ней каждую неделю на воскресной службе, прося помолиться за нее и ее семью. Теперь пришло известие о том, что она совершила свой переход. Над городом нависла тень. Каждый привязался к ней, «такой молодой». Взрослые мужчины плакали, не скрываясь, при упоминании ее имени. Повсеместно, у табачных и газетных прилавков, в баре, на площади, в переполненных документами комнатах местного управления, ее смерть стала единственной темой для разговоров в городе. Трагедия, казалось, усугублялась таинственной природой случившегося, невозможностью даже назвать смертоносную болезнь.

– Ее семья, бедная мать, она никогда не оставляла свою дочь, – сказала Бенедетта.

– Боль от незнания, – произнесла Эмануэла.

– Трое детей родилось, а тридцать человек умерло в прошлом году, – добавила Бенедетта.

Это были генеалогические факты Алиминусы.

– Чаша весов склонилась в другую сторону. Кто знает, что после нас останется… это то, как мы нашли этот мир, и то, как мы его покинем, – вставила Нонна. Это было старое выражение, которое помнила каждая из них. Затем они дали молчанию опуститься на них, по-видимому размышляя о потере юной жизни.

Мое сердце сочувствовало ее семье. Я кое-что знала о борьбе с редкими и невидимыми врагами. Я думала о том, как спустя десять лет ухода за больным я должна была быть подготовленной к тому, что грядет. Тень болезни Саро висела надо мной все время, но я никогда не была готова иметь дело с ее прихотями. Его рак непрерывно изобретал себя заново, а экстренные ситуации были так же близко, как и воздух, которым я дышала. Я видела, как спокойный воскресный завтрак с чаем и свежеиспеченными круассанами перерос в хаос из-за негативной реакции на лечение, что привело к поездке в реанимацию. Я видела, как он встает из-за обеденного стола, говоря, что чувствует себя нехорошо, только затем, чтобы потерять сознание в ванной комнате мгновение спустя и удариться головой о раковину при падении. Я видела, как меняется его настроение, сталкиваясь в маниакальном спектакле, переходя от мрачности в ярость за доли секунды. Я организовала наши жизни, подстроив их под ненадежный механизм, известный как его иммунная система. Угроза всё время нависала, она могла драматически объявиться в одну из недель, а затем спрятаться без предупреждения на следующей. Я видела, как он сломал зуб однажды, просто надкусив багет, его зубы были хрупкими и ломкими из-за облучения. Это все были те вещи, к которым я никогда не могла себя подготовить.

– Мы должны отнести на кладбище свежие цветы. Завтра шествие, – сказала мне Нонна.

– Разумеется, я отнесу их, – ответила я, внезапно чувствуя, что падаю в обморок. Может, из-за жары и сухого ветра с гор, может, из-за эмоций. Я присутствовала в Алиминусе на многих торжествах, праздниках, свадьбах, враждебных выборах, но ни разу – во время рождения или полного процесса похорон. Это было еще одно важное начало.

Оставив на следующий день у склепа Саро свежие цветы, обратно с кладбища я пошла забытой дорогой, которая прежде использовалась для мулов. Мне было известно, что я находилась на дороге, которая, как говорят сицилийцы, делает человека выглядящим словно un’anima persa – потерянная душа. Но это было именно то, чего я хотела. Я не желала никого видеть, только я и ветер. Тем не менее, когда я приблизилась к последнему в городе работающему фонтану, расположившемуся там, где дорога расширялась, предоставляя достаточно места для путешествий на мулах и каретах сотню лет назад, я взглянула вверх и