На линии огня - Семён Михайлович Борзунов

очереди. К концу занятий весь класс сидел с листами поэмы, погруженный в чтение…

В 1922 году Борис Дмитриевич переехал в Ленинград (тогда еще Петроград) и с этого времени помещал свои повести, рассказы, очерки и стихи в журналах «Красная новь», «Недра», «Звезда», «Новый мир», «Прожектор», «Красная панорама», «30 дней» и еще во многих и многих журналах, газетах, юношеских и детских изданиях. В «Крокодиле» он был одно время постоянным сотрудником. А журнал «Зори» сам редактировал, — «Зори» издавались при «Красной газете» в Ленинграде, в 1923—1924 годах.

В моих руках оказалась другая книга Бориса Дмитриевича — «Атава». Она издана в 1925 году в Ленинграде Государственным издательством. Кроме повести «Атава» в нее входит еще несколько рассказов. Я не хочу сказать, что это сборник военных рассказов, вовсе нет. Но для меня бесспорно, что военная тема, военные характеры, вопросы войны и мирных будней — все это неизменно волнует писателя Четверикова, все это находит отражение в его творчестве, вообще-то широком, охватывающем многие стороны жизни, я бы сказал, даже смело, убедительно раскрывающем перед нами всю многосторонность нашей эпохи.

Вот и в «Атаве» наряду с темой рождения нового человека, наряду с показом того нового, что рождала Россия, революция, Четвериков не обходит вопросов военных, только дает их в несколько ином разрезе. В «Атаве» изображается расцвет нэпа, мирная передышка в стране (кстати, редко затрагиваемая в нашей литературе тема), и чутье подсказывает писателю: а где, с кем, в каком положении и настроении тот прославленный участник боев, что вернулся с фронта и ищет нового назначения в жизни? И Четвериков показывает нам интереснейший образ красного командира Елтышева — лихого рубаку, лезшего напропалую в огонь и вдруг попавшего в мирную обстановку, очутившегося в должности завклубом. Ничего у него не получилось с новой работой, а сам он был чем-то обижен, в чем-то разочарован и чувствовал себя не в своей тарелке. В переработанном варианте повести Борис Дмитриевич еще шире и глубже разрабатывает этот образ, показывая, как, в конце концов, Елтышев нашел себя:

«…Елтышев вошел, печатая шаг, с огромным букетом, с большим великолепным тортом, расфранченный в военном, идеально побритый и раздушенный.

— Вы что, именинник сегодня? — не очень приветливо спросила Варя. — Что за парад?

— Именинник! Факт! — вскричал Елтышев. — В самую точку попали!

С этими словами он бережно достал из френча какую-то бумажку и положил ее перед Варей.

— Вот!.. Читайте, поздравляйте, приветствуйте! Я же рам говорил, что Елтышев еще пригодится, что Елтышев еще слово скажет. Видали? От самого Фрунзе! Вот! И подпись его! От Михаила Васильевича! Прочли? «М. Фрунзе»… Назначение на Высшие академические курсы! Обратите внимание — высшие!»

Так Елтышев нашел свое призвание, свое место в жизни.

Или другой рассказ в книге «Атава» — «Федька-Кувылда». Речь здесь идет о заводской жизни, казалось бы ничем не связанной с войной. Между тем рассказ этот именно на военную тему, рассказ о гражданской войне, хотя сражения этой войны происходят где-то за рамками повествования и до уральского литейного завода наследников Батуевых долетают только отголоски войны.

Выясняется, что заводчик Батуев намеревается вывезти заводское оборудование в глубь Сибири вместе с отступающей колчаковской армией. Рабочий завода Федька, по прозвищу Кувылда, в критический момент взрывает скалу над железнодорожной магистралью и тем самым не дает Батуеву и отступающим колчаковцам совершить свое черное дело.

«Быстро разнеслась весть о случившемся: взорвана скала на правом подъеме у подножия Таганая, где дорога делает «мертвую петлю». Каменными глыбами завалило рельсы, сторожевые посты и вообще все ущелье на большом пространстве.

Зияли выбитые окна у вернувшегося экспресса. В одном из окон виднелось бледное перекошенное лицо заводчика Сергея Александровича Батуева. Всклокоченный машинист, размахивая руками, рассказывал, как это было. Кто-то в темноте плакал. Кто-то на кого-то начальнически кричал. Окровавленным глазом мигал во мгле семафор».

Читатель знает из рассказа, что Федька был не очень складен, совсем не красноречив. Желая, например, как-то поддержать расстроенного приятеля — рабочего большевика Климакова, Федька хлопочет, суетится, исподтишка поглядывая на Климакова: «Погодь, я те на балалайке играть буду. Музыка, сам знаешь, музыка помогает». И вдруг этот неказистый Федька вырастает в подлинного героя, когда, заступаясь за свой завод, за свою родную Советскую власть, обрушивает скалу на головы белогвардейцев.

Заканчивая рассказ, автор сообщает:

«Хватились — где Федька? Не было Федьки. Видно, не всегда удается уберечься взрывнику. Нигде никогда не встречали с тех пор Федьку-Кувылду».

Этот рассказ в свое время издавали, переиздавали, о нем было много разговоров. А потом как-то затеряли этот рассказ в сутолоке дней. А ведь рассказ-то актуален ив наши дни. Он еще раз подтверждает мое открытие, которое я сделал в апрельский день 1963 года, читая книги писателя Четверикова и порой в своем увлечении даже забывая о присутствии автора.

Да-да, чем больше я вчитывался в рассказы, повести этого писателя, чем больше впоследствии размышлял о его творчестве, тем становилось для меня несомненнее, что Четвериков от книги к книге разрабатывает военную тематику, всесторонне и впечатляюще рассказывая об Октябрьской социалистической революции, о борьбе с иностранной интервенцией, о мужестве красноармейцев и красных партизан. Основным объектом его творчества стала революционная современность, а простой человек в шинели и простой человек в рабочей спецовке, стали его основными героями.

С датой 1925 года хранятся книги, носящие замысловатые, впечатляющие названия: «Тавро», «Госпожа идеология», «Волшебное кольцо»… Названия, которые вызывают желание раскрыть книгу, узнать, о чем там речь. Это желание рождается и во мне. Время идет, день на исходе, а я и не думаю оторваться от книг: перебираю их, раскладываю по годам издания, а Борис Дмитриевич как бы комментирует:

— Тут ведь, я вам говорил, не все. Вот, к примеру, за двадцать пятый год нет чудесно изданной сказки «Кустарный ларек», с богатейшими иллюстрациями художника Митрохина. Сколько ни бьюсь, не могу ее достать, закажу фотокопию в Публичной библиотеке. И за двадцать шестой год у меня сохранилось только три книги: «Бурьян», «Жестяной ангел» и «Самовар», а «Робинзонов» и «Кривулины» тоже нет, не попадаются.

Меня заинтересовала тоненькая книжечка «Жестяной ангел», выпущенная в серии «Библиотека для всех» издательством «Прибой», а теперь переплетенная поверх издательской обложки в синий шелк. Два рассказа в ней: «Жестяной ангел» и «Трофеи товарища Кузьмина». Прочел первый одним залпом — рассказ-то махонький, всего десять страниц. Очень понравился. Так и видишь все: женский монастырь с жестяным ангелом над куполом, монашенку Ольгу, ставшую художницей, краскома Назарова и других кавалеристов, нарушивших благочестивую жизнь послушниц…

По словам Бориса Дмитриевича, рассказ