Семеновские застенки (Записки очевидца) - Н. П. Даурец

в голову, грудь и др. места, все же продолжал ругаться и, умирая, имел еще силы запеть: „Мы жертвою пали“, после чего огонь был направлен исключительно на него, и он испустил дух буквально уже изрешетенный.　

И так все дела похожи одно на другое.　

Как на подтверждение такой „работы“ прошу обратить на тот факт, что, несмотря на приказы атамана производить в следующий чин офицеров только за боевые отличия, один из сотрудников пор. Гадлевского, ближайший его помощник прапорщик Пецко, в апреле месяце 1920 г. был уже капитаном; и после экспедиции, посланной из Борзи, — подполковником; до этой экспедиции он жил все　время на Антипихе. В полгода — и такая карьера. Это — чины за „усердную работу“. А во всех бумагах и послужных списках значилось: „Произведен в такой-то чин за услуги, оказанные родине“ и т. д.　

Да, услуги велики, и, поэтому, требуют „награды“, а может-быть и возмездия.　

К этому же приблизительно времени (немного позднее) читинская котнр-разведка, раньше не имевшая своего помещения для арестованных (так как посылала последних или на читинскую гауптвахту, или на Антипиху), устраивает свою гауптвахту при канцелярии контр-разведывательного пункта. „Дела“ на Антипихе замирают, т. к. читинская контр-разведка с еще большим остервенением начинает расправляться сама. К описанию ея мы и перейдем.

ГЛАВА III

Читинская контр-разведка

Сначала читинский застенок основался на Коротковской улице, в доме Шмуловича, но в виду того, что нельзя было устроить гауптвахту, т. к. не позволяло занимаемое помещение, то канцелярия пункта была перенесена на Ингодинскую улицу, в дом Полутова (если не ошибаюсь), где и был устроен застенок. В Чите да и, вообще, в окрестностях знали, что если пропадет человек, то он сначала будет на Антипихе, а потом на сопках, но ничего не знали, что творилось в читинском застенке. Даже в цирке Мартини вы могли услышать от клоуна, что частей света шесть, и на вопрос другого: какая же шестая часть? — следовал неизменн. ответ — Антипиха.　

Про Антипиху догадывались, что там происходит, и вот, как видите, старались даже продернуть. Но читинская контр-разведка была обставлена такой таинственностью, что не только никто не смел знать, но и догадываться, а если бы кто вздумал высказывать свои догадки вслух, то, безусловно, тому мало не было…　

Гауптвахта контр-разведки помещалась в полуподвальном этаже и представляла из себя комнату длиною в 7 шагов, а в ширину 3 шага. В комнате этой были устроены двойные нары, занимавшие собою всю комнату; оставлен был только проход вдоль стены приблизительно на поларшина от стены. Нижние нары возвышались над полом на аршин, и аршина на 2 — вторые от первых. Караул находился в такой же величины, как гауптвахта, комнате, и помещение караула от гауптвахты разделяла только досчатая перегородка.　

Гауптвахта была подчас битком набита арестованными; очень важных, в цепях, заталкивали под нары, где они и лежали, а остальные — на нарах.　

Как уже было сказано, начальником контрразведки в Чите был полковник Будаков, его помощники: есаул (теперь полковник) Сипайлов и чиновник Петрашевский. Из солдат особенно отличались: солдаты комендантской роты Лукин и Стамбовский. Все лица, во главе которых стоял (теперь генерал) Будаков, были звери во образе человека. Читатель сам увидит, что творилось.　

Будаков, с виду благообразный старик, с большой седой бородой (единственный, кажется, генерал в Чите, который имел генеральский вид и вы никогда не подумаете, что такой старичек может чуть ли не дискантом, но улыбаясь и совершенно спокойно, сказать: „Зарубить его!“ — и рубили. Рубили топорами, которыми колят дрова, потом вызывался автомобиль, и на сопку везлась „пища“ волкам.　

Сипайлов, с вечно подергивающимся лицом (надо полагать, пляска св. Витта), нервный, горячий, наоборот, истязал каждого арестованного, весь дрожа. Предполагают, что он садист; то же самое, кажется, и солдат Стамбовский.　

Петрашевский? — описывать всех лиц я не буду, потому что вы их можете ежедневно видеть на Китайской, в Новом Городе и других местах Харбина. Спросите любого офицера или солдата, и вам укажут; только Сипайлов еще зверствует, гуляя с „бароном“ да Лукин служит, наверное, сейчас в красной армии.　

„Начальство“ очень часто, подвыпив в ресторане „Сибирское товарищество“, часам к 2 или к 3 приезжало на гауптвахту и потешалось. Потехи все были такие, что, описывая, не подберешь слов, чтобы они были более удобоваримы.　

Как то раз ворвался на „губу“ Сипайлов — и пошла „потеха“. Он вызывает одного арестованного, привязывает его за известный отросток к дверной ручке так, что арестованный, подтянутый стоит на цыпочках лицом к двери, Сипайлов же в это время бьет несчастного поленом, тот кричит от невыносимой боли, т. к. удары, главным образом, были направлены на голову, и　рвется. В конце концов он отрывает конец „отростка“, за который он был привязан и в полуобморочном состоянии его пока оставляют в покое, т.-е. до дня казни, или же до следующего сеанса. Чаще всего и бывает, что арестованный в один из таких сеансов умирает от пытки; тогда вызывают автомобиль, обыкновенно из гаража маньчжурской атамана Семенова дивизии и увозят на сопку. Шоффер обыкновенно был Навроцкий — разжалованный офицер, но офицер-то он сомнительный, подчас и сам принимает участие в экзекуции.　

Так, один арестованный, очень здоровый человек, несмотря на то, что его били со страшной силой шашкой плашмя, молчал, что всех возмущало и еще более озлобляло; тогда начали бить громадным поленом по голове, — он не выдержал и закричал, тогда все удовлетворились, но, тем не менее, Навроцкий начал выкалывать ему на груди штыком слова: „большевик-коммунист“, по окончании чего исколотую грудь чем-то натертак что грудь вся моментально распухла. При смене караула новый караульный начальник отказался даже принять этот полутруп, — до того был ужасен его вид.　

Стамбовский был любитель забав другого рода. Нужно сказать, что караул был почти всегда от комендантской роты при штабе С. М. А. С. дивизии и редко от других частей, а Стамбовский всегда попадал туда, как караульный начальник. Он часто оставался на гауптвахте по 2 по 3 дня, прося по телефону сменить караул, оставив караульным начальником его, что всегда и делалось.　

Так, однажды Стамбовский заставил одного старика заниматься ононизмом. Не исполнять приказания арестованные, конечно, не могли. Найдется такой, который сначала не исполнит, — он подвергался таким пыткам, что в результате он все-таки исполнит, да еще вдобавок перенесет столько мучений.　

Или же часто Стамбовский заставлял совершать акт между арестованными мужского пола, на что смотрели остальные арестованные и караул, который потешался. Все почти выходки Стамбовского были такого рода и, конечно, с битьем, ломкой костей и,