Я трогаю войну руками - Ирина Юрьевна Бугрышева

Она сказала, когда я выжил очередной раз: «Обязательно приезжай ко мне в Кисловодск, как получится». И вот, я летом туда приехал. Очень красивый город. Я же три раза умирал. Один раз, когда ранили. Врач сказал, что это счастье, что с меня броник не сняли. Иначе не донесли бы до эвакуации, у меня осколок влетел в лёгкое. Второй раз, когда везли на скорой через мост здесь. Литейный мост, кажется. Реанимировали. И третий раз уже здесь я задохнулся от кашля — тогда вставили трахеостому.

У Сани огромные синие глаза, длиннющие пальцы музыканта с красивыми ногтями. Я держу его за руку, а он смотрит на меня, как ребёнок, не веря своему счастью. Что к нему пришли. Не ко всем, а именно к нему.

— Обычные глаза, — говорит. — Обычные ногти.

Я сижу рядом, надеясь, что ему станет хоть на два процента легче. Операция на руке была в среду, двадцатого. Боли ежесекундные. Трамадол отменили. Анальгетики не очень спасают. Пальцы согнулись контрактурой после операции — сухожилия натянулись. В глазах бесконечная боль.

И одно желание — восстановиться и идти дальше защищать Россию.

* * *

Я сижу рядом с Сашей сегодня, буду сидеть завтра и послезавтра. Пока ему так тяжело, буду рядом.

— Мы с тобой одной крови, — твержу ему.

Саша кивает.

Кивает, потому что не может говорить. Стиснув зубы, терпит боль. Смотрит на часы — сколько минут осталось до обезбола? А потом просыпается — открывает глаза, — а я рядом.

Я рядом. Могу смочить губы. Могу держать руки на его руке — чтоб стало чуть легче и боль ушла. Режу тейпы на тонкие полоски и клею их на пальцы, скрюченные контрактурой.

— Тейп оставить?

— Не надо. Приходи сама. Наклеишь. Через три дня станет легче, Ир. Осталось три дня. И мы поговорим о чём угодно.

* * *

Наши берут Авдеевку.

И никто не звонит снизу на пост медсестры и не говорит, что часы посещений закончились.

* * *

Немного поработав с неспящими бойцами, я вышла из палаты.

— Спасибо за Сашу! — донеслось мне вслед.

Я спускалась по лестнице и думала: Россия — это невероятные мужчины. С синими глазами. Крестами на груди. И верой.

Как Саша.

Тридцать девять операций. А сколько впереди?

Крест и вера. На том и стоим. Так и победим.

23 сентября 2023 года

Андрей и Володя

…В прошлый раз в четырнадцатой лежал молодой совсем боец, лет двадцати.

— Сядьте около меня, — говорит.

Я села.

— Можете мне загадки позагадывать? Я пока прикосновений боюсь, больновато. А поговорить хочу. Но о чём, не знаю. А загадки я с детства люблю разгадывать.

Благодаря детям у меня два гигабайта загадок в голове. Полчаса хохотала четырнадцатая палата. Из пятнадцатой ходячие набились в наш тесный клуб раненых, весёлых и находчивых — не хотели расходиться.

— На заборе поутру кукарекал…

Хохочет палата и хором кричит:

— Кенгуру!

— Что у вас здесь? — заглядывает медсестра и тоже хохочет.

— Съела зайца и ловит второго чёрно-бурая злая…

— Корова!

— Ещё! — требует боец, который просил загадки.

— Как в автобусный салон к маме в сумку прыгнул… — говорю я с тем же интригующим видом, что говорила трёхлетним детям.

Хохочут бойцы.

— Клубком свернулся, ну-ка тронь, со всех сторон колючий…

Опять слон, понятное дело.

— Кто стучит, как барабан? На сосне сидит…

Мнения разделились. То ли баран, то ли кабан.

— Кто в малине знает толк? Косолапый бурый…

У меня в голове уйма загадок. Лишь бы боль забылась.

* * *

…А ещё помню, как я в четырнадцатой палате читала бойцу книгу «Несвятые святые».

— Слушайте, — сказал тот боец. — Батюшка приходил. Причастил нас. Мне подарил Евангелие и «Несвятых святых». С Евангелием всё ясно. Он сказал по главе в день читать. Тут крупный шрифт, я смогу. А «Несвятые святые» — как, хорошая книжка?

— Отличная! — говорю.

— Вы читали? — спрашивает.

— Три раза.

— Можете мне почитать? А то после контузии ещё зрение не вернулось. А буквы мелкие. А мне тоже интересно.

И я начала с истории «Про кота». Читала тихо, но слушала вся палата. Я старалась сдерживать смех, читала серьёзно. К финалу рассказа кот, который гадил хозяевам в кровать, превратился в копта. Батюшке так послышалось во время исповеди:

«Отец Глеб, игумен из Троице-Сергиевой лавры, служил тогда временно в Донском монастыре и был очень добрым, средних лет священником. Обычно он стоял на исповеди, облокотившись на аналой, и, подперев бороду кулачком, выслушивал грехи прихожан. Николай очень подробно и чистосердечно поведал ему всю свою печальную историю. Он старался ничего не утаить, поэтому говорил долго. А когда закончил, отец Глеб помолчал немного и, вздохнув, проговорил:

— Н-да… Нехорошо, конечно, получилось!.. Я вот только не понял: этот копт, он что, в университете учится? Там что, общежития у них нет?

— Какой „копт“? — переспросил Николай, другой раненый боец.

— Ну тот, который у вас живёт, про которого ты сейчас всё это рассказал.

— И тут до меня дошло, — завершил свою историю Николай, — что отец Глеб, который был слегка туговат на ухо, десять минут смиренно выслушивал мой бред про копта, который зачем-то живёт у нас в квартире и гадит в нашу кровать, которого я зверски избил, а он залез под стул, сидел там и плакал… И тогда я понял, что самые прекрасные и непостижимые, самые терпеливые и великие люди на свете — это наши священники».

Палата хохотала. И я тоже.

— Давайте скину вам аудиокнигу, — сказала я тогда. — Будете слушать вместе.

— Будем, — согласились бойцы.

* * *

В пятнадцатой шла уборка. Потому я зашла в четырнадцатую, откуда сегодня доносились стоны. Поняла, что боец тяжело отходит от операции. Максимально тяжело. Стонет на границе выхода из наркоза, накрывается с головой одеялом — свет режет глаза. Спазмы скручивают желудок, а вырвать нечем. Давно не ел.

— Посидеть рядом? Помочь?

Мотает головой. Не посидеть. Не помочь. Оставить в покое. Чтоб не свидетельствовать бессилие. Завтра станет легче.

Я киваю. И иду в пятнадцатую.

* * *

— Не бойтесь, — говорит Андрей, будто извиняясь. — Не бойтесь, одеяло отодвиньте. И всё увидите сами.

Я за полтора года видела столько всего… Я не боюсь. Отодвигаю одеяло и молчу. Такого я не видела.

— Я из Сызрани. На Волге, знаете? Мобилизованный. Жена, двое детей.

— Старшая дочь?

— Оба сына. Семь и тринадцать.

— Волга широкая у вас?

— Очень широкая.

— А у нас, под Тверью, где родители, исток. Не знаю, сколько метров. Узкая совсем. Я её