Судьба, судьбою, о судьбе… - Лилиана Иоганес-Эдуардовна Бреверн

заточил себя в типовой двухкомнатной советской квартире. И жил, как говорит муж, по склянкам: утром вставал, осознавал себя хозяином положения, возможно, владельцем замка с венчающим его гербом рода Бревернов, также собственноручно воссозданным, но уже из консервной банки и разноцветного пластика. Поделка даже отдаленно не напоминала герб подлинный, представленный на двадцать седьмом листе одиннадцатого тома «Общего гербовника дворянских родов Всероссийской Империи и Царства Польского». Однако, это очевидное несоответствие брат объяснил мне, сказав следующее: «Знаешь, я вместо маловыразительного червяка, ползущего по основному полю, махнул змею, ну и еще шлем…» «Святая простота, да и только!» — подумала я, но промолчала. Потом он завтракал, гулял с женой до обеда, после обеда спал (никому не разрешалось будить его), по вечерам читал вслух жене и сыну «Мастера и Маргариту» Булгакова и официально болел. И никем, и ничем не интересовался. А если кто-то интересовался им, как однажды случилось с одним писателем, который в бытность свою на Северном флоте встречался с Владимиром, а теперь, наткнувшись на мою фамилию в справочнике Союза писателей и узнав, что я сестра Владимира, позвонил мне и попросил дать его телефон, резко ответил: «Телефон не давай ни под каким видом! Я такого не знаю, не знал и знать не хочу! Понятно?! Вообще я никого не хочу ни видеть, ни слышать!» Это была вспышка ярости, знакомая мне с детства, и думаю, его семье тоже.

А тут вдруг на него, живущего в полной изоляции от внешнего мира, свалился, как снег на голову, родственник! Да еще отца! Да еще русскоговорящий француз немецко-русского происхождения, проживающий в Париже!

Какие он испытал чувства? Смятение? Страх? Отчаяние? Какие осаждали его мысли? Да мог ли он даже подумать, что подобное когда-либо случится? Что же делать? Как быть? Выволочку сыну он, конечно, устроил, без нее не обошлось, нет. Ведь это именно он, находясь в командировке в Париже, разыскал Жоржа. Он встретился с ним, что-то рассказал. (Что?) Дал адрес и телефон. А что, если Жорж объявится в Москве? Где гостя принимать? На кухне или в комнате с замком на стене и двумя кроватями тут же, прямо под этим замком, где в дни случавшихся «торжеств» ставили раскладной стол?

Да какое это имеет значение, если ничего нельзя изменить и завтра проживающий в Париже родственник окажется у него дома. Конечно, то, что родственник живет в Париже и в Москве бывает только наездами, к лучшему. Во всяком случае, спокойнее. И он решил принять его. И принял. Где? Не знаю. Знаю только, что принял и принимает всякий раз, когда Жорж бывает в Москве, но меня в известность не поставил и, похоже, уже не поставит.

V

Жорж позвонил мне, как обещал, вечером в день прилета.

— Лилиана, это — Жорж, вечер добрый! Я в Москве и уже в гостинице «Балчуг». Завтра с утра я занят, рабочие дела. А вечером, согласно нашей договоренности, буду готов встретиться с вами, где прикажете.

— Приезжайте к нам!

— Спа-си-бо.

В этом произнесенном по слогам слове я почувствовала искреннюю благодарность за то, в чем он уверен не был.

— В семь, хорошо?

— Хорошо, — ответил Жорж.

— Тогда записывайте адрес и как нас найти.

Я продиктовала адрес, включая код и этаж, и дала все варианты, как до нас доехать.

— Можете и на метро, — сказала я, — до «Университета», где живет Владимир, вам привычнее. Только от «Университета» сядете на трамвай и по Вавилова — четвертая остановка.

— Еще раз спасибо за домашний прием. И до завтра.

Вот и подтверждение того, что он не ожидал, что будет принят дома. Европейцы стараются этого не делать. У них «кафе» — лучшее место для встреч по самым разным поводам.

— До завтра! — ответила я и положила трубку.

Так, завтра у меня трудный день: я должна выглядеть на все сто, дом — тоже и муж — тоже! Выйти из мастерской он должен заблаговременно, чтобы быть дома за час до прихода гостя! Нет, раньше назначенного часа гость не придет. Это у европейцев тоже не принято. Но лучше быть ко всему готовой.

С утра я испекла свой фирменный торт, убрала квартиру и села перед зеркалом. Что известно обо мне Жоржу из Интернета, кроме того, что я писала сама о своей литературной деятельности? Адрес, телефон и… год рождения! «Да, старушке за семьдесят, — думала я, ставя себя на его место, — и хотя голос молодой (мне всегда говорят, что у меня молодой голос) и человек она с юмором… но возраст есть возраст!» И пока я сражалась с ним, пустив, как обычно, в ход магию косметики, я все время думала о том, почему и с какой целью Владимир сказал Жоржу, что отец был репрессирован. Ведь вполне можно было сказать: умер, и все! Да, рано. Да, внезапно, да, очень жалко. Не вызывая у неожиданно объявившегося родственника (и родственника ли?) никаких эмоций, как, скажем, сочувствия к пострадавшему и его семье или негодования по поводу карательных акций тоталитарного советского государства. А может, имея такую фамилию, как наша, Владимир теперь хотел быть мучеником тоталитаризма, что сегодня у нас так модно? А может, у него был какой другой дальний прицел? Все та же реституция! Чем черт не шутит?! Ведь он даже не позвонил мне и не сказал, что объявился некто по имени Жорж — возможно, наш близкий родственник. Кстати, как давно он у них объявился? Не позвонил ни он, ни его жена, ни сын, мой племянник, которому я двадцать лет назад говорила, что в Париже на Сент-Оноре живет некто Жорж фон Бреверн, вот так. Нет, как-то жена брата позвонила мне и в свойственной ей конспиративной манере сказала: «Надо поговорить!» «О чем?» — с изумлением спросила я. «Разговор не телефонный!» — ответила она.

Боже! На дворе двухтысячный год, какая-никакая, но демократия. Да и все мы уже лет десять, как говорим по телефону обо всем, о чем заблагорассудится, а тут такая конспирация!

Что случилось? О чем ей надо поговорить со мной? А может, ему? Тогда почему звонит она? «Ты что-то хочешь спросить у меня, чего не можешь спросить у Вовы? — поинтересовалась я у невестки. — Но я ведь ничего нового не скажу. Потом, я не предатель по натуре!»

В каком году был этот разговор? Похоже, в девяносто девятом… потому что в девяносто восьмом я ездила с докладом в Италию, а в девяносто девятом в Испанию. И по возвращении