Судьба, судьбою, о судьбе… - Лилиана Иоганес-Эдуардовна Бреверн

мне довелось «свести знакомство» где-то в году семидесятом (теперь уже ушедшего XX века) в Этнографическом музее Ленинграда.

— Случай анекдотический, ей-богу, Жорж! — сказала я.

— Да, действительно, — поддержал меня муж, — расскажи!

— Подожди, чуть позже. Так вот, Карл Германович служил по дипломатической части. Но… с тысяча семьсот сорокового года, как написал мне Юрий Федосюк, стал президентом Российской академии наук, что подтвердил мне Виктор Сергеевич Вавилов (сын президента — с тысяча девятьсот сорок пятого года — Академии наук СССР Сергея Ивановича Вавилова, на даче которого в Мозжинке мы с мужем прожили несколько лет).

«Да, да, все так, — сказал мне Виктор Сергеевич, — вот вам первый том Ежегодника личного состава АН СССР, вышедшего в издательстве «Наука» в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году, в котором Карл Германович поименован президентом Российской академии наук. А Дашкова Екатерина Романовна стала президентом позже, с тысяча семьсот восемьдесят третьего года».

Потом я взяла в руки родословную гостя, сопровождаемую фотографиями его отца, деда, прадеда и самого Жоржа при парадном мундире и регалиях, который смотрел на нас с фотографии с сознанием своего достоинства и заслуг. «Как же он был непохож на своих дедов, особенно на маленького и хлипкого Николая Георга Дитриха, действительно смахивавшего на моего брата Владимира. Да, коррективы в фигуру Жоржа и его самооценку, скорее всего, внесла полнокровная и осанистая мать Мария Бауэр, а может, и русская бабушка», — подумала я.

А вот и поименный список всех здравствующих в 2000 году Бревернов в разных странах мира и на всех континентах с их адресами, факсами, имейлами и телефонами.

Вот так, в одночасье, я, никогда не имевшая со стороны отца не только родственников, но и однофамильцев, обрела всех сразу, и живых и мертвых, оптом.

— Да, — сказала я Жоржу, — похоже, не зря я сохранила фамилию отца, а то бы вы никогда не нашли меня, а я не только вас, но и всех их!

Жорж рассмеялся.

— Так, давайте-ка сейчас вот что сделаем: уберем со стола все эти досточтимые бумаги. Я внимательней посмотрю их позже. А сейчас я буду накрывать на стол. А ты, — сказала я, обращаясь к мужу, — покажи-ка Жоржу свои картины, мои книги, словом, погуляйте по квартире.

К живописи Жорж остался равнодушным, возможно, слон наступил ему не на ухо, а на глаза, но зато разохался, увидев обилие книг, и особенно в моих переводах. Скорее всего потому, что увидел мою (свою) фамилию на титуле тех, что были переведены мной. Ну а картины?! Ах да! Ведь фамилия художника (моего мужа), как это бывает на выставках, под каждой не значилась, а снимать и переворачивать картины он не решился. Это, конечно, шутка! И, честно говоря, злая: не очень я верю во всестороннее образование эмигрантов.

Когда же, наконец, я пригласила гостя и мужа в столовую, на скатерти цвета спелой вишни в окружении сервиза из белого фарфора, изящных хрустальных бокалов, рюмок, розеток и старинного позолоченного серебра красовался мой фирменный торт с черной смородиной, грецкими орехами и белой шапкой безе, вишневый ликер и клубничное варенье (собственного приготовления).

— О-о! Какая красота! — воскликнул Жорж, умолчав, правда, что он диабетик.

— Так, — сказала я, — кто будет чай, а кто кофе? Чай — «Выбор императора». Кофе — Carte noir!

— И мы дома пьем Carte noir, — сказал Жорж. — Так что, мне, пожалуй, кофе.

— Я тоже выпью кофе, — сказал муж.

— Вот и прекрасно, все готово, наливаю. Жорж, если вы хотите что-нибудь поплотнее, я сделаю бутерброды…

— Нет, нет, на столе всего более чем достаточно! — ответил он, беря кусок пирога.

Муж налил ликер.

— Тогда по-русски, — сказал он, — со свиданьицем!

Мы выпили.

— Ой, как это вкусно! Что это такое? Вишня?

— Это ее рук дело, — ответил муж, — как и все остальное, что стоит на столе!

— Боже, а какой вкусный торт!

— Берите, берите… К тому же с днем рождения, Жорж! У вас ведь двенадцатого января, так?

— Откуда вы знаете?

— Да все оттуда же. Мне же выдали все ваши данные…

— A-а, в Дворянском собрании!

Мы чокнулись.

— А вы буржуи, Лилиана. Какая квартира! Четыре комнаты, картины, книги. Боже, сколько книг!

— А мои книги видели, я имею в виду переводы португальской литературы?

— Толком не успел, вы позвали к столу.

Позже я показала ему свои переводы. И последний, только что вышедший в издательстве «Аграф» перевод романа Жозе Родригеса Мигейса «Николай, Николай!»

— Это о русском царе Николае Втором? — спросил Жорж, глядя на обложку с портретом последнего русского императора.

— Нет, о вас!

— Не понимаю, — сказал Жорж.

— Да о русских эмигрантах первой волны, — ответила я.

— Интересно.

— Да, португальский писатель Жозе Родригес Мигейс сам был эмигрантом и представителем литературы изгнания и всю свою жизнь прожил в Брюсселе, за пределами родной Португалии, а умер в одиночестве в одном из госпиталей Нью-Йорка в тысяча девятьсот восьмидесятом году.

— Да, грустная эмигрантская история, — сказал Жорж и, уходя от возникшей вдруг темы, еще раз похвалил нашу квартиру. — Замечательная!

— Стоила больших денег. Кооперативная. Первый послевоенный кооператив, строительство которого подписал Сталин. Наша собственность. А у вас?

— А у нас… Мы снимаем двухкомнатную квартиру на троих, небольшую, но надеемся найти еще меньше, на двоих, отселив сына, и на окраине Парижа, чтобы было дешевле…

— И это при ваших-то регалиях? — спросила я.

— Такова участь эмигранта, Лилиана. И не только дешевле, но и чтобы можно было, не опасаясь, выйти из дома в любое время суток.

— Даже так?

— Конечно!

— Да, один из Португальских Послов, Фернандо Магальяэнс Крус, говорил мне как-то в частной беседе, что не боится за дочь, которая иногда возвращается домой поздно. «В Москве я спокоен (он был Послом при Брежневе) и даже не испугался, когда дочь, накануне седьмого ноября не сумев попасть домой (шла репетиция парада), заночевала у своей русской подруги по школе».

— Да, — в задумчивости поддакнул Жорж. — А вы, Лилиана, собирались рассказать мне о вашей мистической встрече с Карлом Германовичем фон Бреверном, жившим, как известно нам с вами, на этом свете в начале восемнадцатого века.

— A-а, да, да. Но мистики никакой, Жорж. А дело было так: с тысяча девятьсот шестьдесят третьего года я уже работала в издательстве «Художественная литература» в должности редактора. И вот однажды, на редсовете, ко мне подсела сотрудница нашего Ленинградского отделения. Обычно мы с ней почти не общались: она — испанистка, я — португалистка, то есть мы занимались разными литературами. А тут вдруг, подсев ко мне, она сказала: «Вот смотрю на вас и думаю: как же вы похожи на своего