Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский

Этим великолепным афоризмом заканчивается обличение. Счастье человечества, строящееся на насыщении брюха, напоминает идею о хлебе Великого инквизитора. Полемика с нигилистами 60-х гг. поможет Достоевскому разгадать тайну Великого нигилиста – Антихриста.

На статью о Щедрине «Современник» отвечал статьями ужасающей грубости: «Торжество ерундистов», «Стрижам. Послание обер-стрижу господину Достоевскому». «Посторонний сатирик» издевался над падучей болезнью соредактора «Эпохи». Достоевский отвечал «Необходимым заявлением»: «Я понимаю, что можно смеяться над болезнью какого-нибудь больного человека, т. е. я этого вовсе не понимаю, но я знаю, что известного развития человек может сделать это из мщения, в припадке уже очень сильного гнева… „Посторонний сатирик“… знает, может, и то, как и когда получил я болезнь…»

Писатель на всю жизнь возненавидел «обличителей», с которыми сражался в 60-е гг. Карикатуры на них встречаются во многих его произведениях В «Преступлении и наказании» появляется пьяный сочинитель, который грозится «изобличить». Его бьют и выгоняют. В «Бесах» толпа подобных литераторов посещает салон Варвары Петровны Ставрогиной в Петербурге. Она подписывается под протестом против «безобразного поступка», но вскоре и ее обличают в «безобразном поступке». В «Идиоте» автор для обличительных стишков Келлера пользуется автобиографическим материалом. В 1863 г. в «Свистке» «Современника» была помещена на него следующая эпиграмма:

Федя Богу не молился,

Ладно, мнил, и так!

Все ленился да ленился

И попал впросак!

Раз беспечно он «Шинелью»

Гоголя играл

И обычной канителью

Время наполнял… и т. д.

Келлер сочиняет на князя Мышкина стишки:

Лева Шнейдера шинелью

Пятилетие играл

И обычной канителью

Время наполнял.

Возвратясь в штиблетах узких,

Миллион наследства взял,

Богу молится по-русски,

А студентов обокрал.

Наконец, в «Братьях Карамазовых» тип нигилиста-«обличителя» находит свое художественное завершение в образе Ракитина.

Аполлон Григорьев обвинял Михаила Достоевского в том, что он «загонял, как почтовую клячу, высокое дарование своего брата». Он был глубоко не прав. У Достоевского был темперамент и талант публициста; журнальная работа приучила его всматриваться в «текущую действительность», угадывать «веяния времени». Все его романы насыщены элементами злободневной публицистики: газетной хроникой, faits divers[44], откликами уголовных процессов, ссылками на журнальные статьи, прикровенной или открытой полемикой и стилистическими пародиями и карикатурами. Не только духовная жизнь и общественные движения России отражаются в его творчестве, но и самая мелкая «злоба дня». Великий романист никогда не переставал быть профессиональным журналистом[45].

После смерти жены – смерть брата: 10 июля 1864 г. умирает Михаил Михайлович; Достоевский решает продолжать «Эпоху»; берет на себя издательскую часть, приглашает редактором А. Порецкого, просит Тургенева и Островского продолжать сотрудничать. Он работает с отчаянной энергией, выпускает по две книжки в месяц. Но его постигает новый удар: умирает ближайший сотрудник и единомышленник Ап. Григорьев. Несмотря на нечеловеческие усилия издателя, уровень журнала резко падает, подписка сокращается, касса пустеет, отношение других петербургских журналов становится все враждебнее… В июне 1865 г. «Эпоха» прекращает свое существование.

В последней, февральской книжке «Эпохи» была напечатана оригинальная и остроумная сатира Достоевского на общественные настроения 60-х гг. Называется она «Крокодил. Необыкновенное событие, или Пассаж в пассаже. Справедливая повесть о том, как один господин, известных лет и известной наружности, пассажным крокодилом был проглочен живьем, весь без остатка, и что из этого вышло». Чиновник Иван Матвеевич отправляется с женой и приятелем в Пассаж, где немец показывает за четвертак крокодила. Он щекочет животное перчаткой, и оно проглатывает его «всего без остатка». Чиновник комфортабельно устраивается в «крокодиловых недрах» и мечтает о блестящей карьере: он изобретет новую теорию экономических отношений и будет читать лекции по естественной истории; жена его откроет салон, который будут посещать ученые, поэты, философы, заезжие минерологи, государственные мужи.

Автор описывает впечатление, произведенное этим необычайным событием на начальство чиновника, на публику и прессу. «Модные идейки» 60-х гг. показаны в кривом зеркале карикатуры и пародии. Когда жена проглоченного чиновника в истерике вскрикивает: «Вспороть! Вспороть!», тотчас же на пороге крокодильем появляется «фигура с усами, с бородой и с фуражкой в руках» и произносит: «Такое ретроградное желание, сударыня, не делает чести вашему развитию и обуславливается недостатком фосфора в ваших мозгах. Вы немедленно будете освистаны в хронике прогресса и в сатирических листках наших…» Сослуживец Ивана Матвеевича, Тимофей Семенович, полагает, что вспороть крокодила будет не «прогрессивно», так как он частная собственность приезжего иностранца, а известно, что «экономический принцип прежде всего-с». России нужна промышленность и буржуазия, она «должна дать ход иностранным компаниям для скупки по участкам наших земель», а потому предпочтительно оставить узника в крокодиловых недрах и считать его как бы откомандированным туда «для изучения фактов на месте». Далее следует великолепная пародия на «Петербургский листок», «газетку без всякого особого направления, а так только вообще гуманную» и на «Волос», под которым скрывается «Голос» А. Краевского. Первая газета любит слог пышный и торжественный: «Вчера в нашей обширной и украшенной великолепными зданиями, столице распространились чрезвычайные слухи». Репортер патетически рассказывает о том, как «известный гастроном из высшего общества» по кусочкам живьем съел целого крокодила, и горячо рекомендует акклиматизировать этих «интересных иностранцев» в России. Напротив, «Волос» откликается на «возмутительный факт и безобразный случай» уничтожающим обличительным фельетоном. Он жалеет несчастного крокодила и «обращает внимание читателей на варварское обращение с домашними животными».

Автор придумывает самое невероятное событие, чтобы усилить комический эффект отношения к нему общества. Пошлое тупоумие прогрессистов и экономистов эпохи выступает перед нами во всем своем убожестве. Формально литературный гротеск Достоевского восходит к Гоголю: «необыкновенное событие» в пассаже генетически связано с невероятным приключением героя «Носа». Автор никогда не скрывает своих заимствований: в предисловии к журнальному тексту, исчезнувшему из последующих изданий, мы читаем: «Долгом считаю заявить, что если, на случай, все это ложь, а не правда, то более невероятной лжи до сих пор не бывало в нашей литературе, кроме разве того, всем известного случая, когда у некоего майора Ковалева однажды утром сбежал с лица его собственный нос и расхаживал потом в мундире и в шляпе с плюмажем в Таврическом саду и по Невскому».

Вскоре после появления «Крокодила» в газете «Голос» была напечатана заметка, в которой Достоевский обвинялся в издевательстве над сидевшем тогда в тюрьме Чернышевским. Этот коварный навет был тем более опасен для писателя, что герой его рассказа действительно напоминал автора «Что делать?». Чиновник, проглоченный крокодилом, вещает «из недр»: «Только теперь могу на досуге мечтать об улучшении судьбы всего человечества… Несомненно, изобрету новую собственную теорию новых экономических отношений