Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский

«Или они все на коленях, обнимая ноги мои, будут вымаливать дружбы, или… или я дам Зверкову пощечину». Его ненависть от отвергнутой любви, от поруганной мечты о братстве. Но он знает, что эти возвышенные стремления «мираж, пошлый мираж, отвратительный, романтический и фантастический», что дело кончится не объятиями, а дракой. «Да и пусть они теперь бьют меня… Пусть, пусть! Я на это пошел. Их бараньи башки принуждены же будут раскусить, наконец, во всем этом трагическое!»

Трагедия человеческого общения – вот тема повести «По поводу мокрого снега». Она развивается в двух аспектах: за трагедией дружбы следует еще более глубокая трагедия любви.

После ночи, проведенной с проституткой Лизой, подпольный человек «переворачивает ей душу» благородным пафосом. Он изображает ей ужас ее жизни, рисует идиллическую картину семьи, любви к мужу и ребенку. Лиза растрогана и потрясена: она долго рыдает, спрятав лицо в подушку. Герой говорит горячо и искренно, но все это «игра». Он знает, что подполье уже убило в нем всякую способность к живой жизни, что все чувства его – «мираж» и самообман, что он обречен на самое позорное бессилие. И от этого сознания нежность к Лизе переходит в ненависть. Он бегает по комнате и проклинает: «И таков проклятый романтизм всех этих чистых сердец! О, мерзость, о, глупость, о, ограниченность этих поганых, сентиментальных душ!»

Любовь, добро, чистота вызывают в обреченном грешнике демоническую злобу; за свой грех он мстит праведнику. Лиза приходит: она навсегда ушла из «веселого дома»; любовь ее преобразила, она доверчиво и стыдливо отдает свое сердце «спасителю». Но вместо «спасителя», она встречает злобного и грязного мстителя, который оскверняет ее своей дьявольской похотью. «Она догадалась, что порыв моей страсти был именно мщением, новым ей унижением и что к давешней моей, почти беспредметной ненависти прибавилась теперь уже личная, завистливая к ней ненависть…»

Свое гнусное мщение подпольный человек завершает последней «низостью»: сует деньги в руку своей помертвелой жертвы…

Так кончает мечтатель-романтик, просидевший сорок лет в подполье. «Высокое и прекрасное» не облагораживает, а развращает. «Естественное добро» оборачивается демоническим злом; проповедь оправдания униженных и восстановления падших оказывается бессильной, и любовь разочарованного филантропа переходит в бешеную ненависть. История с Лизой – пародия на романтический сюжет о спасении продажной женщины через любовь. Эпиграфом к ней взяты гуманные стихи Некрасова:

Когда из мрака заблужденья,

Горячим словом убежденья

Я душу падшую извлек,

И, вся полна глубокой муки,

Ты прокляла, ломая руки,

Тебя опутавший порок…

Автор прерывает цитату издевательским «И т. д. и т. д. и т. д.».

Трагедия любви подпольного человека – крушение всей романтической этики. «Естественная любовь» так же бессильна, как и «естественное добро». Это одна из основных идей трагического мировоззрения Достоевского. Острее всего она выражена в «Дневнике писателя» за 1876 г. «Мало того, я утверждаю, – пишет автор, – что сознание собственного совершенного бессилия помочь или принести хоть какую-нибудь пользу или облегчение страдающему человечеству, в то же время, при полном нашем убеждении в этом страдании человечества – может даже обратить в сердце вашем любовь к человечеству в ненависть к нему».

«Записки из подполья» – поворотный пункт в творчестве Достоевского. Падший Адам проклят и обречен, и человеческими силами спасти его нельзя. Но из «сени смертной» открывается путь к Богу, «потребность веры и Христа». Трагическая философия есть философия религиозная.

15 апреля 1864 г. Достоевский писал брату из Москвы: «Сейчас, в 7 час. вечера, скончалась Мария Дмитриевна и всем вам приказала долго и счастливо жить (ее слова). Помяните ее добрым словом. Она столько выстрадала теперь, что не знаю, кто бы мог не примириться с ней».

16 апреля он записывает в своей записной книжке: «Маша лежит на столе. Увижусь ли я с Машей? Возлюбить человека, как самого себя, по заповеди Христовой, невозможно. Закон личности на земле связывает; я препятствует… Один Христос мог, но Христос был вековечный, от века идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек. После появления Христа, стало ясно, что высочайшее развитие личности должно дойти до того, чтобы человек уничтожил свое „я“, отдал его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно… И это величайшее счастье… Это-то и есть рай Христов… Итак, человек стремится на земле к идеалу, противоположному его натуре. Когда человек не исполнил закона стремления к идеалу, т. е. не приносил любовью в жертву свое „я“ людям или другому существу (я и Маша), он чувствует страданье и назвал это состояние грехом». О самопожертвовании, как высочайшем развитии личности, мы уже читали в «Зимних заметках о летних впечатлениях». Теперь закон этот освещается религиозно, как заповедь Христа, и основывается на личности Его, как «идеале человечества». Но духовному закону противостоит закон естественный – природа личности. От борьбы их – страдание и грех. Это не рассуждение, а жизненный опыт, вынесенный из семилетнего трагического общения с покойной женой («Я и Маша»). «Человек, – продолжает он, – беспрерывно должен чувствовать страдание, которое уравновешивается райским наслаждением исполнения завета, т. е. жертвой». У гроба жены Достоевский вспоминает страдание и грех, но и «райское наслаждение жертвы». Перед лицом смерти мысль о загробном свидании обращает его сердце к Христу.

Похоронив жену и вернувшись в Петербург, писатель погружается в журнальную работу. Полемика с нигилистами, начатая в «Записках из подполья», становится открытой в публицистических статьях «Эпохи».

В начале 1864 г. между «Современником» и «Русским словом» происходит раскол: Щедрин в «Современнике» издевается над нигилистами; «Русское слово» обвиняет «Современник» в ретроградстве и Писарев ополчается на Щедрина. По поводу этой ссоры Достоевский пишет злую статью: «Господин Щедрин или раскол в нигилистах. Отрывок из романа „Щедродаров“». Щедродаров вступает в журнал «Современник» в качестве соредактора, и ему читают программу. В ней указывается, что для счастья человечества «важнее всего должно быть брюхо, иначе живот»; что «муравейник есть самый высочайший идеал социального устройства» и т. д. Уже знакомые нам возражения против утилитарного социализма завершаются обличением нигилистов в беспочвенности и теоретизме. «Вы против жизни идете. Не мы должны предписывать законы жизни, а изучать жизнь – из самой жизни брать себе законы. Вы – теоретики». Идея почвенности неразрывно связана у автора с понятием «живой жизни», которое проходит лейтмотивом во всех его произведениях. Это его неопровержимый аргумент, последняя самоочевидность. Достоевский-публицист находит меткие и острые формулы, умеет наносить неожиданные и жестокие удары. «Вы – отвлеченные, – говорит он нигилистам, – вы – тени, вы – ничего. Из ничего ничего и не будет. Вы – чужие идеи. Вы – сон. Вы не на почве стоите,