Зорге и другие. Японские тайны архивных дел - Александр Евгеньевич Куланов

Его терпение как будто лопнуло. Икебана, цветы, иносказания – всё это очень интересно и мило, но это не его. Юлиан Семёнович мчится по синкансэне обратно в Токио – этот город своим ускоренным ритмом совпадает с частым биением пульса неутомимого автора Штирлица. По стилю своей жизни он больше всего соответствует стилю мышления быстрого и точного Семёнова. Как будто нажившись в Японии, набравшись опыта, нарастив страноведческие мышцы (да, на самом деле это не так, но ему так показалось, и он был уверен в себе), детективщик берётся за самое интересное для него и за то, что, как выясняется, сегодня больше всего интересно и нам. Как раз в то время окончательно шлифуются «Семнадцать мгновений весны». Стало известно: эксклюзивный материал для книги – то, что нельзя раздобыть нигде, можно достать тут – в Токио. Командировка, пролетарские театры, студенческие демонстрации и даже икебана – всё это было, но по большому счёту было лишь авторским прикрытием, самодельной «крышей» Семёнова-детективщика. Оказывается, уже два года он шёл по следу бывшего помощника Аллена Даллеса мистера Пола Блюма – того, что познакомил резидента УСО с капитаном Фудзимура, и вышел на него здесь, в Токио. Капитан советской разведки Юрий Тотров работал в то время в японской столице в должности сотрудника консульского отдела посольства СССР и специализировался на противостоянии (семёновское слово!) ГП – главному противнику, то есть разведке США. Тотров знал Семёнова всё по тому же Институту востоковедения, но был на пару лет моложе. Знал, кстати говоря, и Романа Кима, о котором вспоминал так:

«…в 1961 году, когда я пришёл в разведку, мне пришлось участвовать в операции по разработке одного из японских агентов, подозреваемого нами в работе на американцев. Мы периодически получали по этому делу массу рукописных материалов на японском языке, и для их перевода были привлечены ветераны-японисты: Роман Николаевич Ким и Григорий Павлович Каспаров, работавший когда-то в Японии. <…>

Когда мы работали вместе, на Романа Николаевича произвели сильное впечатление уровни профессионализма и общей подготовки наших сотрудников. В его годы ему приходилось работать с не очень грамотными людьми, имевшими за спиной хорошо если три-четыре класса образования. Правда, и уровень патриотизма тогда был иной.

Ким тогда часто выступал в разных организациях как лектор, специалист по международным отношениям. У него явно имелся доступ к материалам, недоступным обычным советским людям. Вероятно, в некоторых случаях он подавал информацию по-своему и давал свои оценки».

Юрий Тотров, которого годы спустя назовут «грозой ЦРУ», изучал Пола Блюма как первого резидента этой могущественнейшей разведслужбы в Японии. Добыть его контакты для Тотрова – дело техники, но сначала он познакомил писателя, своего коллегу-востоковеда, с журналистом. В ресторане «Манос» напротив отеля «Санно», в котором когда-то жил Зорге и который после войны был отдан японцами под расквартирование американских военных и разведчиков, Семёнов наблюдал за противником в упор. Он пришёл сюда с Дэйвом Конде – человеком, который позже послужит Юлиану Семёновичу одним из прототипов для образа «прогрессивного журналиста» – американского ветерана войны, не любящего коммунизм, но искренне уважающего русских, а главное, ненавидящего нацизм. Таким станет, например, Пол Дик из «ТАСС уполномочен заявить».

Да и сама обстановка этого места ещё не раз пригодится Семёнову: «У входа – фото казачка в расшитой рубахе и лаптях. “Манос” – русский ресторан. Их здесь несколько. Есть, например, “Волга”, построенная в форме маленькой церквушки. (Сколько я потом видел этих “русских” ресторанчиков! Лапти, деревянные скамейки, самовар, шёлковые рубахи, вышитые полотенца… Материализованные мечты о России, какой бы её хотели видеть полуграмотные власовские и прочие недобитки. Снисходительно-барское, “привычное” с времён Шкуро и Кутепова отношение к великому народу, поднявшему в космос и спутник и Гагарина; озлобленная неподготовленность к проблемам, которые выдвинули Королёв, Ландау, Шостакович… Конечно, креститься на лапоть легче, чем понять гениальную мысль Николая Дубинина, Акселя Берга или Петра Капицы…). Владелец “Маноса” – канадский грек с английскими усиками, постоянно живущий в Токио, работающий, как говорят, на ЦРУ, великолепно говорящий по-японски и по-китайски…»312

Но и «Манос» и Дэйв Конде – лишь увертюра перед главной встречей. Она состоялась очень скоро: «Мне нужно было обязательно увидеться с мистером Блюмом. Я начал искать его два года назад, когда сел за продолжение романов “Пароль не нужен” и “Майор Вихрь” – за “Семнадцать мгновений весны”. Я искал его в ФРГ, но бесполезно, все концы обрывались, и никто не мог помочь мне. Я искал его в Нью-Йорке и в Вашингтоне. Я нашёл его в Токио. И вот сейчас из-за проклятого снега я могу опоздать на встречу с ним…

И всё-таки мне повезло, я успел вовремя. Седой, небольшого роста, в элегантнейшем костюме, голубоглазый мистер Блюм поднялся мне навстречу. <…>

Он слушает меня очень внимательно, неторопливо отхлёбывая свой скотч маленькими глотками. Я прошу его рассказать, был ли он тем самым доверенным Аллена Даллеса, разведчиком, который первым от имени американцев начал сепаратные переговоры с представителем Гиммлера в Швейцарии весной 1945 года.

Он задумчиво смотрит в большое окно – по-прежнему валит снег. Журналисты со всего мира начинают заполнять столики бара – продрогшие и вымокшие, сразу же заказывают себе виски, чтобы согреться, поэтому шум и гомон нарастают с каждой минутой, и нам приходится с мистером Блюмом говорить очень громко, чтобы слышать друг друга, и к нашему разговору с большим интересом прислушиваются два молодых джентльмена: один – с газетой на коленях, другой с газетой на столике. Вероятно, оба эти джентльмена-журналиста были когда-то связаны с армией, ибо выправка у них военная, хотя, впрочем, быть может, они связаны с какой-либо другой организацией, исповедующей дисциплину наравне с армией…

– Это была интересная операция Даллеса, – говорит мистер Блюм, – он вообще довольно часто начинал рискованные операции, не согласовывая их с Белым домом. Он посылал им отчёт, если операция проходила успешно. Он тогда вызвал меня и сказал мне, что я должен встретить двух немцев и прощупать их, стоит ли продолжать с ними контакты. “Пол, – сказал он тогда (мы с ним звали друг друга по имени), – важно выяснить уровень этих немцев, что они значат. Может быть, это несерьёзно. Тогда незачем продолжать наши игры…”»313.

Когда я читал эти строки, вспомнил, как встретился со своим давним товарищем, которого не видел несколько лет и который внезапно – как Блюм – нашёлся в Токио. Мы сидели в баре гостиницы «Империал», тесно связанной с именем Зорге, да кажется, всех знаменитостей, бывавших в Токио. Мы пили кофе, и абсолютно белой, ватной седины пианист с большими голубыми глазами вдохновенно лабал на белом же «Стейнвее» Гершвина. Возраст музыканта был такой, что легко верилось: не только Блюм, но и Зорге