Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой

Латинский язык на факультете в бытность мою доцентом стал преподавать Авенир Петрович Обновленский, с которым, несмотря на разницу в возрасте, мы подружились. Авенир Петрович окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета и готовился к профессорскому званию по каноническому праву. Но произошла революция, и каноническое право перестало быть нужным. Думать нужно было о другом: как унести ноги и зарабатывать на жизнь. Авенир Петрович занял скромную должность библиотекаря в библиотеке Академии наук, но вскоре его замели по так называемому академическому делу и отправили в Соловки. По этому делу проходили многие видные деятели науки и культуры, в том числе профессор Тарле. Оказавшись в Соловках, Обновленский встретил там профессора И. Х. Озерова, который читал в университете курс финансового права. В свое время это был популярный лектор, который читал лекции и в Московском, и в Петербургском университетах. Обновленский подарил мне двухтомный курс его лекций, и я убедился в том, какой крупный ученый он был. И вот они встретились в Соловках. Озеров уже был безучастен ко всему. Заключенных заставляли выполнять какую-то бессмысленную работу, а к раздаче пищи сгоняли ударами молота о рельсу. Когда эти удары раздались, Озеров не двинулся с места. Обновленский взял его котелок и принес ему похлебку. Озеров машинально проглотил несколько ложек. По всему было видно, что он человек конченый. Ночью в бараках появлялась лагерная охрана и выкликала заключенных. Если выкликала без вещей, человек должен был вернуться. Если с вещами, он не возвращался. И вот вскоре в барак, где помещались Озеров и Обновленский, ночью пришли охранники. Один из них держал фонарь, который тускло освещал барак. Другой выкликал людей. «Озеров, с вещами», – раздался клич. Озеров поднялся с нар, собрал нехитрые пожитки и направился к дверям, где его ждали. На прощанье он поднял руку и взглянул в ту сторону, где был Обновленский. Больше тот его не видел.

Упоминание об Озерове я нашел в материалах к биографии Вернадского. Он был в числе тех, кто в знак протеста против реакционной, как тогда казалось, политики министра народного просвещения Кассо, кстати, тоже юриста, покинул Московский университет. Ну что ж, за свои демократические убеждения он в Соловках расплатился сполна[63].

Последний раз я встретил Обновленского, когда ему было за девяносто лет. Он находился в урологической клинике по поводу удаления аденомы. Представьте себе, он выдержал операцию и после этого еще какое-то время прожил. Вот какой силы духа был этот человек!

Лекции по истории политических учений читал у нас доцент Зильберман. Лектор он был импозантный, любил поухаживать за студентками. Они это знали и при сдаче экзаменов рассчитывали на снисхождение. Помню, как на нашем курсе одна внешне эффектная студентка пришла на экзамен, источая поразительный запах духов и в обольстительном декольте. Но вот к экзамену она явно не была готова. Когда она стала отвечать, Зильберман внимательно ее слушал, а потом сказал: «Зильберман стал стар. Двойка». Девушка ушла ни с чем. О Зильбермане ходил такой анекдот: «В чем различие между Зильберманом и доберманом? В том, что Зильберман обрезан спереди, а доберман – сзади». Зильберман про этот анекдот знал и относился к нему с юмором. Когда ему пришлось по возрасту уйти на пенсию, он этот анекдот переиначил и рассказывал так: «Различие в том, что доберман обрезан сзади, а Зильберман – и спереди, и сзади».

Одного из своих коллег по кафедре Зильберман явно недолюбливал. Он говорил: «Когда я его вижу, я становлюсь антисемитом». На одной из дискуссий этот ученый, не пользовавшийся расположением Зильбермана, выступал. Мы вышли вместе с Зильберманом. Он обратился ко мне: «Вы слышали, как он говорит – “цар”!» Я решил разыграть Зильбермана. Зная, что Зильберман родом из-под Иркутска, я спросил: «Кажется, такой-то родом из-под Иркутска?» Зильберман остановился как вкопанный: «Позвольте, это я из-под Иркутска, а он из какого-то местечка на юге Украины». А вот ученым Зильберман был неважнецким. Видимо, то, что он был жуир, мешало ему всерьез сосредоточиться на научных занятиях.

Завершая портретную галерею ленинградских ученых, с которыми свела судьба, не могу не сказать несколько слов о профессоре Райхере. Он был связан с Венедиктовым тесной творческой дружбой. Отношение к нему на факультете я бы сравнил с отношением к Тимоти в «Саге о Форсайтах» Голсуорси. Авторитет его был непререкаем. Владимир Константинович был не менее осторожен, чем Анатолий Васильевич, и, пожалуй, еще более строг и придирчив в оценках наших работ. Его все боялись. Помню, как я сдавал ему экзамен по спецкурсу страхового права. Он гонял меня около часу, а потом решил побеседовать по поводу моей статьи о защите права собственности, которая вся была испещрена его пометками и замечаниями. Чувствовал я себя препаршиво. В статье я ссылался на труд Райхера об абсолютных и относительных правах и в одном месте не вполне точно интерпретировал его мысль. Вернее, использовал эпитет, которого в статье не было. Владимир Константинович принес свой труд и доказал мою невольную оплошность, преподав урок на всю жизнь. Возвращались мы по Дворцовому мосту пешком (Райхер жил на Мойке). В Ленинграде стояли белые ночи. Подумать только, что с тех пор прошло свыше сорока лет!

Памятно мне и семидесятилетие Райхера, которое отмечалось в 1958 году в «Метрополе». Иоффе, изрядно поддав, на полном серьезе стал обвинять меня в том, будто я сломал в ресторане стол, который стоял в одном из помещений, примыкавших к банкетному залу. Я тоже осерчал. Во избежание инцидента Анатолий Васильевич меня увел, и мы пешком дошли с ним от Садовой до Большой Московской. Тогда он был еще вполне бодр. Не думал я, что жить ему оставалось меньше года.

А в августе следующего года мы встретились с Владимиром Константиновичем у гроба Венедиктова. Оба плакали.

После кончины верной спутницы жизни Варвары Емельяновны Владимир Константинович остался один. А тут еще ему ввиду капитального ремонта пришлось освобождать обжитую квартиру на Мойке. Он обратился ко мне за помощью, попросив, чтобы ему подобрали квартиру в центре не меньшей площади, не выше второго этажа и сразу установили телефон. Владимир Константинович искренне не понимал, насколько это сложно. Он говорил, что однажды уже пережил переселение, поскольку дом, где он проживал, был взят под нужды Чека. Было это в первые годы революции. Владимир Константинович сказал, что когда с Варварой Емельяновной они отправились