Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой

А вот намеченная В. З. Лукашевичем перестройка застопорилась. Процесс, выражаясь современным языком, не пошел. По этому поводу я обратился к нему с таким посланием:

С тобой я связывал надежды

На обновленье здешних мест.

Увы, осталось все как прежде,

И я несу свой тяжкий крест.

Когда ж твой разум пробудится,

И власть свою употребив,

Начнешь и ты за правду биться,

Друзей своих не позабыв.

Но справедливости ради должен отметить, что В. З. Лукашевич вместе с секретарем партбюро факультета В. Г. Даевым вернули меня на кафедру гражданского права. До этого один из секретарей партбюро факультета говорил так: «Я этого склочника на кафедру не пущу».

Весь положенный срок на посту декана В. З. Лукашевич не продержался. Погорел на том, что наши студенты, выделенные на помощь железнодорожной милиции, сами встали на путь хищений. Тогдашнему декану инкриминировали то, что в составе студентов-бригадмильцев не было членов партии. Если бы таковые были, всерьез уверял нашего декана ректор, то хищения не произошло бы (можно подумать, что члены партии воровали меньше беспартийных; как раз напротив, партийный билет многим служил прикрытием для совершения хищений в особо крупных размерах). Сейчас же иные функционеры, которые расползлись по коммерческим структурам, ведут себя так, словно никогда не были в партии и не имели к ней никакого отношения.

С дамой, которая выступала против меня в качестве основной ударной силы, я как-то ехал в автобусе. Отношения между нами в то время еще не были столь напряженными. Она была тогда замужем, я холост. Сказал ей, что, по моему мнению, чтобы брак был прочным, один из супругов должен быть глупее другого. Она на полном серьезе ответила: «Не знаю, у меня муж очень умный».

Раз уж я довольно много написал о Иоффе, должен вспомнить о другом крупном ученом, с которым меня свела судьба. Речь пойдет о Владимире Викторовиче Лаптеве. И в науке, и в жизни Лаптев и Иоффе оказались антагонистами. Лаптев стал лидером возрожденного после долгого перерыва хозяйственно-правового направления, Иоффе, как я уже писал, делал все, чтобы его ниспровергнуть. То направление, которое представлял Лаптев, отражало реалии тогдашней хозяйственной жизни. Хотя на словах оно и было похоронено в 1937–1938 годах, но по существу все наше законодательство продолжало развиваться в русле хозяйственно-правовой концепции, а точнее, в русле административно-хозяйственного законодательства. К чести Лаптева, он, в отличие от Иоффе, никогда не пытался обратить меня в свою веру и с уважением относился и относится к научным воззрениям, которые я отстаиваю. Думаю, что в противостоянии Лаптева и Иоффе личностный момент играл немалую роль, причем Лаптев по отношению к Иоффе проявлял куда больший такт и выдержку. В частности, он неизменно отдавал ему должное как ученому, чего о Иоффе не скажешь. Своей критикой Лаптева и его школы цивилисты во многом способствовали популярности Лаптева. Имя его стало широко известно среди не только юристов, но также среди экономистов и философов, что во многом предопределило избрание его членом-корреспондентом, а впоследствии и действительным членом АН СССР. Владимир Викторович, несомненно, очень крупный высокообразованный ученый. Жаль, что они с Иоффе так и не смогли столковаться. Ну что ж, в науке так бывает, вспомним хотя бы открытую неприязнь Павлова и Бехтерева. Плохо то, что борьбой, а то и соперничеством действительно крупных ученых пользуются всякого рода мелкотравчатые личности, которые вьются вокруг них, извлекая из этого немалые дивиденды. Постижение истины их менее всего волнует, они целиком находятся во власти интриг: главное для них – быть на виду, удовлетворяя свое непомерное тщеславие и сугубо корыстные интересы. Немало таких деятелей от науки крутилось как вокруг Лаптева, так и вокруг Иоффе.

Не могу удержаться от того, чтобы не сказать вкратце, как я оцениваю сейчас перспективы хозяйственно-правового и цивилистического направления. В условиях правового беспредела, в которых мы живем, в незавидном положении оказались оба эти направления. Самой сильной стороной хозяйственно-правового направления была попытка найти оптимальные формы сочетания централизованного регулирования отношений в сфере народного хозяйства с использованием стоимостных рычагов. Ныне, когда механизмы социальной защиты наиболее обездоленных слоев населения выброшены за борт, когда отношения в гражданском обороте отданы на откуп спекулятивным, а то и просто преступным группам и кланам, когда вопреки Конституции растоптаны основные гарантии социально-экономических прав граждан, эта попытка предана забвению. Не приходится говорить и о ренессансе цивилистического направления, поскольку не менее беспардонно обошлись с основными принципами гражданско-правового регулирования имущественных отношений, такими как стабильность отношений собственности, верность принятым обязательствам, неизменность цены договора, неприкосновенность банковских вкладов, защита интересов потребителя и т. д. От них не осталось и следа. От использования в регулировании имущественных отношений гражданско-правового инструментария мы сейчас значительно дальше, чем в период административно-командной системы. Если мы действительно хотим возродить экономику, сориентированную на удовлетворение потребностей человека, то нам не обойтись без сочетания административно-правовых и гражданско-правовых методов регулирования имущественных отношений. Суть вопроса – в оптимальной мере такого сочетания. В противном случае мы никогда не будем иметь экономики, обеспечивающей удовлетворение потребностей людей и надежно защищающей их права.

Выше уже упоминалось имя профессора Якова Мироновича Магазинера. Свой творческий путь он начал до революции и успел опубликовать несколько работ, вызвавших неудовольствие начальства. За труд «Самодержавие народа» он был привлечен к уголовной ответственности, но попал под амнистию в связи с 300-летием дома Романовых. Сам он рассказывал мне, что некоторое время ему пришлось скрываться от полиции, причем о предстоящем визите жандармов его заблаговременно предупреждали дворники (видимо, за соответствующую мзду). Был он учеником Максима Максимовича Ковалевского и благоговел перед памятью своего учителя. Рядом с письменным столом у него стояла этажерка, а на ней несколько фотографий Ковалевского. Так что ученик и учитель всегда были рядом. Не без юмора он вспоминал о том, как ему приходилось ездить с Ковалевским на извозчичьей пролетке. Грузный Ковалевский занимал почти все место, а Магазинер каким-то чудом умещался на узкой полоске сиденья, которая оставалась незанятой. Как-то Ковалевский пожаловался Магазинеру, что солидную статью в его расходах составляют подарки, которые делает женщине. Магазинер был молод, любил поухаживать и сказал, что он этого не ощущает. «Да как вы не понимаете, – перебил Ковалевский, – что одна женщина стоит намного дороже, чем много женщин!»

Среди