Освобождая Европу. Дневники лейтенанта. 1945 г - Андрей Владимирович Николаев

уже целый хвост машин – слышны гудки, крики, ругань. Бежит какой-то полковник: «Что встали? Почему пробка?», «Чья машина?».

– Моя машина, – говорю я, – вон, смотри под передние колеса!

– Ух! Твою мать, – выдохнул полковник, – дела! Не знаешь, где триппер поймаешь.

«Студебекер», шедший за нами следом, подцепил троссом наш «шевроле» сзади и осторожно стал стягивать его с мин. Саперы, оказавшиеся поблизости, обезвредили их и бросили в придорожный кювет, движение продолжалось.

– Во как! – заговорил Никифоров, одной рукой крутя баранку, а другой держась за рычаг переключения скоростей. – Провоевать всю войну и подорваться на какой-то мине через пару дней опосля ее окончания? Это разве дело?

– Так ты ж не подорвался! – засмеялся Сашка Логинов.

– Ну! Не подорвался! Так что с тово! – огрызнулся Никифоров. – А нерьвы? Они что? Рази железные?! От такой жизни, товарищ старшлейтенант, с ума сойтить можно. Как хотите, а сегодня я вина достану и напьюсь. В стельку напьюсь.

Я промолчал и ничего не сказал Никифорову. Но я также знал, что пришло время запоя и ничто уже его не удержит. Он будет пить без просыпу три дня. И делать было нечего – шофер у меня был только один.

– А вот что, товарищ старшлейтенант, – услышал я хриплый голос Логинова, – почему это так-то вот, мотор вдруг на минах заглох?! Можэ, на ком заговор какой есть? Бабки, вон, говорят, что заговор какой-то бывает. А то еще, слыхал, молитву какую-то там в рубаху зашивают. Правда это, што ли? А?!

– Не знаю, Сашок, не знаю, милый. А то, что мы сегодня чудом спаслись, так это, брат, и дураку должно быть ясно. Так-то вот.

Ломакина с транспортом тыла мы нашли на хуторе, не доезжая Дагницы. И не успел я опомниться, как наш Никифоров исчез, – через несколько часов я обнаружил его уже мертвецки пьяным.

– Это теперь, пока норму не выберет, трогать его бесполезно, – философски заметил Сашка Логинов.

Ждать пришлось три дня – Никифоров пил без просыпу. Он опух, физиономия стала багрово-красной, глаза превратились в узенькие щелки.

16 мая. Никифоров спал весь день и к вечеру заявил, что теперь он может ехать. Собрались. Часть груза из двух машин тылового транспорта погрузили на никифоровский «шевроле» – в кузов сел солдат из топовзвода Кудинов. Поначалу все шло хорошо. Никифоров вел машину уверенно и быстро. Но потом стал для чего-то останавливаться – смотрел скаты машины, лазил для чего-то в мотор. А в действительности тайком от меня прихлебывал из фляги. Через два часа пути его так развезло, что он, сидя в кабине, еле-еле держался за руль. Кончилось тем, что мы перелетели через какую-то канаву и едва не разбились. Я велел Логинову окатывать его холодной водой до тех пор, пока он не протрезвеет.

– Если ты, скотина, сделаешь еще хоть один глоток, – заявил я Никифорову, – я тебя, свинья корытная, под трибунал упрячу. Там тебе по-хорошему разъяснят: где, как и когда следует напиваться.

В кузове визжали поросята, придавленные бочкой с бензином. По бортам стекала жидкость, от которой на расстоянии несло кислым вином.

– Это вы что, – обратился я к солдатам, – запасы на все мирное время сделали?! А ну все это из машины выкинуть к чертовой матери.

Кудинов выжимал шинель, намокшую в вине.

17 мая. Ранним утром прибыли мы, наконец, в расположение полка, разместившегося лагерем в лесу в километре севернее населенного пункта Дахоницы. Мне, естественно, пришлось поведать майору Коваленко о своих злоключениях с Никифоровым. Коваленко и Видонов от души смеялись.

– Ладно, иди пока отдыхай, – говорит мне начальник штаба и добавляет с каким-то особенным выражением грусти: – Мы тут без тебя и повоевать успели.

– Как это случилось?

– За Йиндржихув-Градцем, 12 числа, напоролись на немецкий заслон, прикрывавший отход эсэсовцев и власовцев к американцам. Наши громили их огнем, давили колесами. Минометные батареи давали по сто мин сразу.

20 мая. На автостраде Водняни-Писек состоялся смотр всему 38-му гвардейскому корпусу его командующим генерал-лейтенантом Утвенко.

Как и положено с незапамятных времен, полки мылись и чистились, приводя себя и технику в надлежащий «смотровой» вид. Но никто, однако, не смог превзойти командира 347-го полка подполковника Киреева, который вывел своих десантников на трофейных немецких МАНах. А так как собственных шоферов у него в полку не было, то за рулем сидели немцы в своих серо-зеленых мундирах и каскетках со споротыми орлами и свастиками. Выдумка Киреева одних насмешила, а других удивила.

– Он что, с ума спятил, – недоумевает подполковник Шаблий, – на генеральский смотр победителей пленных немцев вывел. В качестве трофеев, что ли?

Смотр тем не менее прошел, как и подобает проходить подобным смотрам. Генерал Утвенко на совещании по этому случаю одних хвалил, ругал других, но в общем остался доволен и всех благодарил.

Что касается лично меня, то именно этот день стал для меня критическим и переломным. Окончилась Великая Война! И в армии изменилась атмосфера – я это ощутил тотчас и разумом, и чувством – то есть сердцем, как говаривали в старину. Подули иные ветры, выносить которые у меня не было ни сил, ни способностей, ни желания. Наступали времена мирных казарменных будней. А я не собираюсь готовить себя к кадровой службе армейского офицера.

Последний год в армии

24 мая. Днем с Федором Елисеевичем и Ниной ездили на его «штейере» за восемьдесят километров в американскую зону, в город Бехине к зубному врачу. Здесь я поставил себе первый мост и коронки. Странное ощущение после военных госпиталей, когда тебя принимают в комфортабельном кабинете с новейшей медицинской аппаратурой.

В пути туда и обратно много было говорено о создавшемся «послевоенном положении» в нашей армии. 21 числа объявлено о начале лагерного сбора. Начались совещания в дивизии, в бригаде, в полку.

– Война окончена, – говорит Федор Елисеевич, – никого более не убивают ни пулей, ни снарядом. А вот «подковерная война», видать, только теперь-то и начинается. Все хитрят, обманывают, шантажируют друг друга. И все это прикрывается изысканной риторикой.

– Ты не преувеличиваешь, Федь? – Нина взволнована.

– Я и так уже много нажил себе врагов. И главным образом, из-за того, что не держал «камней за пазухой», а говорил прямо в глаза.

В войну, понимаешь, в глубоком тылу запасным полком командовал, а сегодня приезжает нас инспектировать, нас учить, перед нами нос драть.

Вон, в 211-м гаубичном есть такой майор Дорожко – дубина без мозгов. Так его в академию направляют. А нашему Николаю Коваленко – отказ. Теперь вся эта сволочь правдами и неправдами станет пробивать