Русская эмиграция в борьбе с большевизмом - Сергей Владимирович Волков

помню. Дома мы получали «Виленское Утро», «За Свободу» и другие газеты. Были также польские газеты и какие-то русские заграничные издания. В 1922–1923 годах сын работал в экспедиции «Нашей Думки». Это была газета по направлению не совсем коммунистическая, но близкая к коммунизму. В редакции «Белорусского Слова» не было коммунистических газет, но бывали различные русские газеты. Мне не приходилось видеть, чтобы Борис делал вырезки из газет».

6. Свидетель Софрон Коверда: «В последний раз я виделся с сыном на праздник Рождества Христова. Мы тогда вместе проводили праздники. С тех пор я с ним не виделся. Я жил отдельно, так как тяжелые условия вынуждали меня жить отдельно. Я учитель народной школы. Во время каникул, в разговоре с сыном, мы не раз затрагивали политические темы и у меня создалось впечатление, что свою работу он несет только ради заработка, в котором он нуждался. С детских лет он был впечатлительным, и я теперь понимаю трагедию его души. Борис был очень способным: он понимал, что свои способности он может развить, что он может выдвинуться, но это было бы возможным только в России, при наличии других материальных условий существования. Препятствием к этому являлся большевизм. Нужда портила Борису жизнь. Тяжкие материальные условия отражались на его душе. Его юная душа не могла с этим примириться, в ней родился протест, и протест этот выразился в форме выстрела. Борис был еще ребенком, учеником первого класса, когда он сделался свидетелем большевистских зверств, и зверства эти оставили на нем неизгладимое впечатление. Я сын крестьянина, родился в Бельско-Подляшском уезде. Я польский гражданин, как уроженец Бельского уезда, – и на основании списков населения получил паспорт. В начале войны я был чиновником Крестьянского банка в Вильне. В 1914 году я поступил охотником в армию. Меня признали негодным, потому что я плохо слышу правым ухом, но я, видя, что простой народ идет на войну, сам подал заявление, что здоров и прошу о зачислении меня в армию. В окрестностях Сморгони я был очень тяжело ранен. В течение четырех месяцев я лечился в Москве, и как раз в этот момент произошел большевистский переворот. В Вильне еще до войны я принадлежал к партии социалистов-революционеров и принимал участие в нелегальной работе. Я был убежден в том, что царская власть угнетает крестьян, и, как крестьянин, стремился к улучшению крестьянской доли. Когда произошел переворот, я принимал участие в уличных боях против большевиков. Большевики, однако, после переворота мобилизовали меня и назначили комендантом этапного пункта. Потом зачислили меня в армию. С этим я не мог примириться и в 1921 году бежал тайно из России, перешел границу под Несвижем, семья моя тогда была в Польше. Границу я перешел в качестве офицера Красной армии. Мою семью я застал в нужде. В 1922 году я начал издавать в Варшаве газету «Крестьянская Русь». Это был орган организации Савинкова, демократического направления. Я издавал эту газету, пока у меня были деньги. Я – белорус, моя жена тоже. Дома мы говорим по-белорусски, по-русски и по-польски, над нами смеются, что мы так различно говорим. При Керенском в 1917 году я боролся против большевиков и говорил об этом с Борисом. Он человек верующий и правдивый. В прошлом году он тяжело болел и был близок к смерти. После болезни его впечатлительность усилилась, жена и дочь мне писали, что он очень впечатлителен и что ему тяжело живется. О судьбе тех, кто вместе со мной боролся против большевиков, я ничего не знаю. Когда я был в Самаре, то слышал о расстрелах: говорили, что такой-то и такой-то расстреляны. Когда Борис был в третьем классе, мы жили вместе. Сын работал тогда в качестве экспедитора в редакции белорусской националистической газеты. Потом белорусские национальные газеты приобрели коммунистическую окраску. Часто ли газеты, в которых работал Борис, подвергались конфискации, – не знаю. Борис работал в редакции еженедельника «Белорусская Криница», «Белорусские Ведомости», перестал в них работать в 1924 году. Тогда он начал работать в редакции еженедельника «Громадский Голос». Он учился в белорусской гимназии, а по окончании шести классов перешел в гимназию Русского Общества в Вильне. Не знаю, вызывали ли его в политическую полицию. О деле Сологуба я слышал, но ничего не помню. Я знаю, что был такой процесс, связанный с белорусской гимназией, и это вызвало оставление этой гимназии Борисом. О том, что он считает себя русским, Борис за последнее время мне не говорил. О револьвере мне ничего не известно. Читал ли Борис «От двуглавого орла к красному знамени» Краснова{78}, – не знаю».

Эти показания родителей Бориса Коверды нуждаются в некоторых пояснениях. Следует указать на то, что осторожный и крайне сдержанный тон этих показаний, особенно в вопросе о национальной принадлежности семьи Коверды – русские или белорусы, – а также в вопросе о языке этой семьи, объясняется особыми местными условиями. Из показаний видно, что родители Коверды принадлежали в прошлом к демократической и даже социалистической части русской интеллигенции, что, конечно, не предрешает вопроса об убеждениях их сына. Показания устанавливают как крестьянское происхождение семьи Коверда, так и те очень тяжелые материальные условия, в которых эта семья жила в последние годы в Польше. Во избежание недоразуменя следует указать, что те коммунистические белорусские издания, о которых идет речь в показаниях, имели в лице гимназиста Бориса Коверды не редакционного сотрудника, а технического служащего. Работа в этих изданиях, вызванная материальной необходимостью, только усилила ненависть Бориса Коверды к коммунистам и содействовала выявлению его национального самосознания: Борис Коверда почувствовал себя не белорусом, в том смысле, в каком это слово ныне употребляется в Польше, а русским и даже бросил белорусскую гимназию, перейдя по собственной инициативе в русское учебное заведение.

7. Свидетель Семен Захаронок показал: «Об убийстве Войкова я узнал из газет. Подсудимого Коверду я знаю с 1921 года и был с ним в приятельских отношениях. Я считаю его человеком очень честным и добросовестным. Я познакомился с ним в гимназии и встречался в редакции. 21 или 22 мая сего года я был вместе с Ковердой в кинематографе и сказал ему, что уже поздно и что ему, может быть, опасно так поздно возвращаться домой. Коверда ответил, что он не боится, потому что у него есть револьвер, и показал мне дуло револьвера, который был у него в кармане. Когда в прошлом году был первый так называемый съезд Западной Белоруссии в Вильне, – Коверда изгнал из помещения, в котором этот съезд происходил, ученика белорусской гимназии Саковича и