Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф

больше достоинств, чем у молодежи. Мы расставили стулья и отодвинули диван. Ни за что на свете не вспомню содержание разговора, кроме категорического презрения Чарли к Герберту Фишеру и Гилберту Мюррею. По его словам, он не любит, когда его просят познакомиться с людьми, поскольку они якобы интересны. «Конечно, — ответила я, — тебе нравятся только неудачники». В понедельник я сначала отправилась к Харрисону с Л., затем прогулялась по Риджентс-парку[1014] и выпила чаю с Барбарой. В декабре после обеда, примерно в 16:30, Риджентс-парк — унылое место. Так много багряных листьев расплющено на дорожках. Смотрители парка вскоре начинают свистеть, и я вспоминаю, как в детстве боялась, что меня там закроют. Затем над огромным открытым пространством сгущается туман. С одной стороны от вас хрюкают и рычат животные зоопарка — сейчас в основном свиньи, я полагаю, выращенные специально во время войны. Все это не способствует улучшению настроения перед встречей с больной, которая, к моему ужасу, делит комнату с другой женщиной — вдовой, чей муж погиб. И она сидела там, делая вид, будто читает книгу и не смотрит в мою сторону, пока мы с Барбарой сплетничали без особого воодушевления. Б. предпочла бы сына: они, по ее словам, более беспокойные, нервные и непослушные с рождения. Полагаю, это естественное желание, хотя и не очень приличное; напористость кажется Барбаре интересной. Ее девочка, у которой, кстати, нос Ника, спала в колыбели; она немного ворочалась и хныкала, но, по словам матери, все идет хорошо. Будущее, казалось, угнетает ее.

7 декабря, суббота.

По какой-то причине, не связанной, как мне кажется, с моими достоинствами, я еженедельно получаю две или даже три книги из «Times» и таким образом живу от одной волны до другой. Это занимает все время, пока «День и ночь» лежит без дела, но мне доставляет особое удовольствие быстро формулировать свое мнение о Генри Джеймсе[1015] и мистере Хергесхаймере[1016] — главным образом потому, что я как бы невзначай вставляю в текст свои древние фразочки. Однако такие рецензии всегда страдают от сроков и пишутся второпях, сколько бы времени у меня ни было. Например, здесь я целую неделю провела (хотя и прерывалась на два дня и один обед с Роджером) над Хаклюйтом[1017], который, как выяснилось при рассмотрении более зрелым взглядом, снова и снова оправдывает дискриминацию молодежи. Я пишу и пишу, а мне звонят и говорят прекратить; рецензия должна быть готова к пятнице; печатаю на машинке, пока не приходит посыльный из «Times»; вношу правки в спальне, а он сидит и ждет у камина.

— Рождественский номер совсем не по вкусу мистеру Ричмонду, — сказал он. — Сильно отличается по стилю.

— Из-за подарочных книг, полагаю? — предположила я.

— О нет, миссис Вулф, это только для рекламодателей.

Но вернемся назад. В четверг я обедала с Роджером и узнала следующую историю. Миссис Маккол[1018] обращается к мистеру Коксу из Лондонской библиотеки:

— У вас есть «По морю прочь» Вирджинии Вулф?

— Вирджиния Вулф? Дайте-ка подумать; это мисс Стивен, дочь сэра Лесли. А миссис Клайв Белл — ее сестра, кажется. Ах, как странно видеть, что стало с этими двумя девушками. Воспитывались же в такой хорошей семье… Но их тогда не крестили…

Отношения с Роджером сейчас гораздо лучше; мы более искренни и свободны, чем были под сенью Гордон-сквер. У нас общие взгляды по многим вопросам, и он, по крайней мере, понимает изолированность нашей маленькой компании в большом враждебном мире Макколов и Даквортов. Потом мы обсуждаем прозу, берем какую-нибудь книгу, и мне приходится читать отрывок через его плечо. Строятся теории. На стульях стоят картины. Тут я становлюсь довольно рассеянной и впадаю в отчаяние. Вулф[1019] приносит полотно и спрашивает о зеленом цвете центрального яблока. Не перекликается ли он с фиолетовым на краю картофелины? «Сотри то, избавься от этого, посмотри, как проявляются цвета там; ну, тогда используй лак». «Думаю, это лучшее, что я когда-либо делал». «О да, так лучше, больше жизни — прекрасно, Вулф, очень сильно».

Наконец, безбожно опаздывая, я иду в «1917», где миссис Манус и Л. сидят в комнате наверху и занимаются корректурой, хотя Кауч[1020] прислал лишь часть правок. Так или иначе, я опоздала с подмогой, но не с подачей чая для мисс Маттай. Почему женщине с таким умом всю жизнь приходится извиняться за свою непривлекательность? Она смотрит искоса, как провинившийся ребенок. Впрочем, мозгов у нее больше, чем у всех «короткостриженок», вместе взятых. Внизу я обнаружила напыщенно голосящую Аликс, извращенно напоминавшую полковника-аристократа, который рассуждает о беззаконии большевизма. Произвол полковников — вот ее тема; повадки и голос тоже очень похожи.

Пятница, как я уже сказала, прошла для меня за писаниной, а Л. обедал с Уиллом Арнольд-Форстером и дальше занимался корректурой. Не успела я закончить со шрифтами и выкроить полтора часа перед ужином на чтение выдающегося американского романиста [Хергесхаймера], рекомендованного мистером Голсуорси, как Лотти впустила Сидни Уотерлоу. Моей единственной надеждой скоротать время был какой-нибудь интересный самоанализ с его стороны, но не повезло. Он преуспевающий, самодовольный и настолько уверенный в себе человек, что невозмутимо противостоит даже осуждению Гордон-сквер. Сейчас Сидни ходит по друзьям, но, осмотрительно объяснил он, не для того, чтобы проверить нас, а насладиться обществом. Мы пригласили на ужин Мэри Шипшенкс[1021] для обсуждения «International Review» и предательства Макдональда[1022]. Бледная и, кажется, похудевшая Мэри незаметно вступает в средний возраст, с тем же привкусом горечи настроенная против мира женщин из высшего класса, требующих сейчас возмещения ущерба. Впрочем, на фоне многих моих знакомых она выглядит более умной, информированной и рациональной, чем я помню ее со времен Фицрой-сквер. Однако «приятный вечер» она все равно провела с тем же видом, с каким недовольные бедняки берут милостыню, которая явно меньше, чем они заслуживают.

10 декабря, вторник.

Воскресенье запомнилось мне еще одним визитом в Шелли-хаус, где я пожала руку мисс Сэндс[1023], Кэти[1024] и Елене Рэтбоун[1025]. Все выразили большое удивление при виде меня, словно я была редкой птицей, присоединившейся к стае себе подобных. Я действительно чувствовала себя довольно странно, но сразу же поняла, что их повадки мне знакомы. Елена была как давняя подруга, упорно вспоминающая, что происходило до того, как мы разлетелись в разные стороны. Она практически с любовью уговаривала меня приехать к ним в гости. Я с опаской согласилась. А вдруг нам