Ганс Киншерманн - Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта

На протяжении последующих недель Деревянный Глаз совершенно измучил нас своими придирками, чем напрочь отбил у всех желание служить в его роте. Однажды, после столкновения с отрядом датских партизан, которые взорвали железнодорожную ветку, мы узнали от вахмистра из другой роты, что свой чин наш командир получил всего несколько месяцев назад и мы у него — первые подчиненные. С нами он обретает опыт командования. Судя по всему, ему даже в голову не приходит, что если берешься командовать людьми, то будь добр изменить свои взгляды на жизнь и отношение к людям. Пусть Деревянный Глаз носит офицерскую форму, из-за своих детских выходок он как был, так и остался тупым фельдфебелем.

8 марта. Мы провели в Дании почти два месяца, и вот теперь новобранцам приказано отправляться на передовую. И хотя мы, казалось бы, ждали этот приказ, все равно он явился для нас неожиданностью. Я моментально столкнулся с дилеммой: то ли мне оставаться здесь и дальше терпеть придирки нашего Деревянного Глаза, то ли добровольцем отправиться вместе с остальными бойцами на фронт. Поговорив с нашим обером, — тот занял весьма мудрую позицию, предпочитая не втягивать себя в дрязги, и потому советует мне остаться: я понимаю, что не в силах изменить порядок вещей в нашей роте. И потому принимаю для себя решение мой долг — сражаться на передовой, а не подвергать себя всяческим унижениям здесь, в учебном центре.

Не скажу, что это решение далось мне легко, однако оно явилось очередным свидетельством того, насколько я устал и разочарован службой. Я сообщаю нашему ротному о своем решении сражаться на передовой. Мне понятно, что я тем самым ставлю его в довольно щекотливое положение. В своей обычной напыщенной манере он напоминает мне о моем золотом значке за ранение и других наградах, после чего спрашивает, хорошо ли я все взвесил, ведь я уже сделал для отечества больше, чем другие. За эти слова мне хочется ему нагрубить и остаться — можно подумать, я не знаю, что жутко раздражаю его тем, что я, обыкновенный обер-ефрейтор, успел удостоиться высоких наград, а с его самомнением это впрямь задевает его за живое.

10 марта. Наша учебная рота — теперь именуемая резервной — погрузилась на поезд и приехала в Гамбург. Здесь нас встречают и везут в казармы. После нас прибывает еще одна рота — как и мы, она проходила подготовку в Дании, а с ней и Герхард Бунге, с которым мы вместе проходили курс молодого бойца в Инстербурге в 1942 году. Бунге тогда решил пройти дополнительный курс подготовки и за это время успел дослужиться до фельдфебеля-фаненъюнкера. Он воевал на передовой и удостоился Железного креста 2-го класса и бронзового значка за участие в боях.

Он рассказывает мне, что наша дивизия сражалась в Восточной Пруссии, однако в настоящее время существует лишь как боевая группа. Нам должны выдать новую форму, потому что сейчас мы — пополнение для элитной дивизии «Гросс Дойчланд», которая понесла тяжелые потери в живой силе в боях под Штеттином на правом берегу Одера.

Бунге прав. В те дни, когда я сам был новобранцем, я, наверно, с гордостью бы носил на рукаве узкие черные нашивки с серебряной надписью «Бригада сопровождения фюрера «Гросс Дойчланд». Теперь же слово «Гросс Дойчланд» (Великая Германия) воспринимается как насмешка, и не в последнюю очередь потому, что сегодня так называемая «элитная» часть — это разношерстная кучка наскоро обученных юнцов из гитлер-югенда, наскоро переобученных моряков и летчиков люфтваффе, а также пожилых этнических немцев из восточно-европейских стран, которые говорят на ломаном немецком. В общем, жуткий сброд, какого я отродясь не видал, даже в 1942 году, когда мы отступали от Сталинграда.

14 марта. Нам выдали форму, оружие и боеприпасы, так что теперь мы готовы к отправке на фронт. Однако не успеваем мы получить приказ ехать на передовую, как нам тут же велено оставаться на месте. Судя по всему, не хватает транспорта, и нам приказывают оставаться в казарме и ждать дальнейших указаний. Неужели это наш последний краткий период отдыха перед тем, как все будет кончено? Мы не теряем времени даром: спешим познакомиться с Реепербаном (знаменитый квартал красных фонарей в Гамбурге), но вот досада! Оказывается, многие публичные дома лежат в руинах после бомбежки! Единственное место, где мы, солдаты, можем слегка развлечься, это ипподром, но уже через полчаса раздается завывание воздушной тревоги. Все тотчас бросаются в подвалы или же в подземные бункеры. Я впервые на собственном опыте узнаю, что такое массированные бомбардировки союзников.

Война теперь повсюду! Она разрушает города, убивает людей с воздуха. Ужас читается на человеческих лицах — страх, страдания, подавленность. Все кажутся старше своих лет. Война ежедневно изматывает нервы, ежедневно собирает свою скорбную дань убитыми и ранеными. Она жестокой рукой разрывает нити дружбы и семейные узы, навлекая на людей неописуемые страдания и несчастья.

Война капут! Помнится, в таких словах выразила Катя свое желание, полное отчаяния и боли, когда мы стояли на никопольском плацдарме. Думаю, это самое желание тысячи раз повторяли многие люди — скорее бы только закончилась эта проклятая война! Но, увы, она продолжается. Она превращает в руины все вокруг, не разрушает она только себя. Все фанатики, которым сейчас не позавидуешь, должны либо признать свою неправоту, либо их следует призвать к ответу. Многие им до сих пор верят. Еще бы, ведь они умеют вывернуть правду наизнанку. Они верят в силу сверхсекретного «чудо-оружия», о котором говорят на каждом углу. Лично я настроен скептически — очень даже скептически, — потому что нам уже успели наобещать златые горы, вот только где они? Зато я не сомневаюсь в одном — у меня нет желания подставлять себя под пули. Меня не оставляет чувство, что для нас все быстро идет к своему финалу. Советские войска вышли к Одеру; их союзники англичане и американцы вот-вот форсируют Рейн.

19 марта. Приказ на марш пришел два дня назад. Нас погрузили на поезд и отправили в Штеттин. Уже рядом с вокзалом мы попадаем под вражеский огонь; в результате: один убит и двое ранены. Пока мы сгружаемся с поезда, вокруг нас царит полная неразбериха. Все бегают туда-сюда, как те курицы, когда им отрежут головы, и нам, старослужащим, приходится как следует потрудиться, чтобы сохранить хотя бы видимость порядка. После нескольких месяцев в тылу мне, похоже, вновь придется привыкать к фронтовой жизни. Например, к мысли о том, что Иван готов в любую минуту вонзить в меня свои железные когти. Как долго это протянется на сей раз? И чем все закончится?