Ганс Киншерманн - Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта

3 июня. Как быстро летит время! Госпиталь постепенно пустеет, остаются лишь несколько человек, нуждающихся в лечении и уходе. Кормят заметно лучше, зато больше не дают табака. Некоторые пациенты имеют связь с внешним миром и умудряются время от времени разжиться американским табаком — его выбирают из пепельниц немцы, работающие на американцев!

Лично я выменивал у американцев свои награды, одну за один раз, на сигареты «Лаки Страйк», «Кэмел» или «Честерфилд». И черные, и белые американские солдаты с ума сходят по немецким медалям; возможно, они будут хвастаться ими по возвращении домой. Они даже приходят к нам в госпиталь и пытаются перебить друг у друга цену за наши награды количеством пачек сигарет. Какая мне польза от этих побрякушек? В отличие от других немецких солдат, для меня они всегда мало что значили. Я уже говорил, почему. И сейчас, когда мы потерпели поражение в войне, цена им ломаный грош. В лучшем случае это цена металла, из которого они сделаны. Уж лучше я получу за них несколько пачек американских сигарет, иначе как мне, заядлому курильщику, пережить тяжелые времена?

6 июня. Неприятности, как правило, застают нас врасплох. Так случилось и сегодня. Как раз после завтрака мне говорят, что я выписан из госпиталя и около полудня грузовик отвезет меня в лагерь для военнопленных. И хотя рана моя зажила, рука еще плохо действует, и я вынужден носить ее на перевязи. Нас везут в открытом грузовике, и спустя полчаса мы подъезжаем к лагерю.

Лагерем называется огороженное колючей проволокой место с изрядно вытоптанной травой, по периметру которого стоят американские часовые. Время от времени они резким движением перекидывают свои недокуренные сигареты через забор и гогочут, когда какой-нибудь жалкий немецкий солдат устремляется подобрать окурок, а потом, сделав несколько жадных затяжек, передает по кругу дальше, от человека к человеку. Многие пленные специально караулят под забором, чтобы ухватить выброшенный окурок. Иногда охранник устраивает целое представление: вынимает сигарету, закуривает ее, но после нескольких затяжек намеренно бросает на землю и тушит подошвой сапога. Мы готовы убить такого гада на месте!

11 июня. Ежедневно освобождают небольшое количество заключенных — тех, чей дом находится в оккупированной американцами зоне, либо тех, у кого там есть родственники и он может сообщить их адрес. Это сделано специально для тех, чей дом, как указано в их военных билетах, остался в оккупированных советскими войсками землях. Поскольку я могу представить соответствующие доказательства, то получаю свой освободительный документ и вместе с группой других солдат прохожу мимо чернокожего охранника через ворота на свободу. Через несколько метров я останавливаюсь и бросаю взгляд на грязные, жалкие фигуры пленных, согнанных в кучу на клочке земли, похожем на вспаханное поле. Впервые меня пронзает мысль, что для меня все закончилось относительно гладко. А ведь я мог бы прозябать здесь годами, за этой колючей проволокой. Я благодарен Всевышнему, потому что, наконец, вышел на свободу. И дело не только в грязи и мусоре или в никчемной потере времени, а, что гораздо хуже, в унижении, которое приходилось бы терпеть от каждого паршивого караульного солдата американской армии.

Теперь все это позади — я свободен! И с каждым шагом, отдаляющим меня от лагеря, я освобождаюсь от тяжкого бремени, давившего на меня последние недели. Постепенно во мне вновь просыпается надежда, и я начинаю воспринимать окружающее в новом свете.

Я смотрю на свои старые солдатские штаны — их нижняя часть полностью износилась. Они не вполне подходят к моим новым коричневым закрытым башмакам. Я рад, что мне удалось разжиться башмаками тогда на складе, — кто знает, когда бы мне посчастливилось обзавестись новой парой? В тот момент, когда я достаю из кармана лоскут, чтобы их протереть, надо мной нависает какая-то темная тень. Я поднимаю голову и вздрагиваю: передо мной стоит чешский солдат и на ломаном немецком требует отдать ему ботинки. Я делаю вид, будто не понимаю, что он говорит, и пытаюсь уйти, но он достает русский автомат Калашникова и толкает меня дулом в грудь. Мне видны его полные ненависти глаза, и я не сомневаюсь: он без колебаний спустит курок. Я его враг, а он победитель. Я в его власти, и ему ничего не стоит пристрелить меня, стоит лишь захотеть. Поэтому я поспешно снимаю ботинки и отдаю их чеху. В то же время чех снимает свои стертые башмаки и бросает их мне под ноги. С довольной улыбкой он надевает мои и уходит.

Как мне хотелось тогда побежать вслед за этим подонком, отнять у него мои ботинки! Но он был вооружен и жаждал мести. И мне не оставалось ничего другого, как стиснуть зубы и надеть его мерзкие башмаки, чтобы не оставаться в одних носках. Эта встреча с чешским ополченцем со всей ясностью дала мне понять, насколько беспомощен проигравший и какие глубокие корни ненависть и жажда мести пустили в наших бывших врагах.

Война капут! Пылкое желание многих людей сбылось, и война окончена. Но окончена ли она в их сердцах? Сколько потребуется времени, чтобы в людях умерли ненависть и жажда мести? Есть, я знаю, люди, которые, несмотря на жестокость и зверства, преодолели в себе ненависть и пытаются найти взаимопонимание с бывшими врагами. Именно они и подарили мне новую надежду.

Когда же люди поймут, что любой из нас может стать жертвой манипуляций помешанных на власти маньяков, которые знают, как принуждать народ в своих собственных целях? Пока сами они в безопасности, пока им самим ничего не грозит, они, не дрогнув, отправят на смерть миллионы простых людей — во имя так называемого «патриотизма». Поднимется ли когда-нибудь человечество против них? Или те, кто погиб в бою, преданы забвению, как и то, во имя чего они отдали свои жизни?

Я никогда не смогу забыть тех, кого знал. Они для меня — постоянное напоминание о том, что мне было суждено пережить их.