Александр Новиков - В небе Ленинграда

19 октября, когда я подписывал приказ, в котором выносилась благодарность всему личному составу 125-го бап, мне на стол положили весьма примечательный документ. То оказалась копия приказа No 104 командования 268-й стрелковой дивизии, действовавшей в рядах войск Невской оперативной группы. В нем говорилось только о летчиках и, в первую очередь, отмечались заслуги 125-го бап.

"Своей храбростью,- писали командир дивизии генерал-майор Соколов, военком дивизии полковой комиссар Павлинов и начальник штаба полковник Сорокин,- и точным выполнением приказов летный состав воодушевлял бойцов и командиров частей 268-й сд и вселял уверенность в нашу победу над врагом"{184}.

Своими действиями пикировщики вписали не одну славную страницу в летопись героической обороны Ленинграда. Одна из них особенно памятна и дорога ленинградцам. Мы знали, что вражеская авиация готовится в Октябрьские торжества нанести по городу мощный удар. Незадолго до праздника фашистские летчики начали сбрасывать на город листовки, в которых угрожали по-своему "отметить" годовщину Октябрьской революции. Они писали:

"6-го и 7-го будем бомбить, а 8-го будете хоронить".

Когда мне в руки попала такая листовка, я почувствовал, как от внезапно нахлынувшей на меня жгучей ненависти к фашистским выродкам сжалось сердце. Такое состояние я испытывал осенью 1941 г. часто.

Потерпев провал с дневными налетами на Ленинград, враг в начале сентября перешел на ночные. С наступлением темноты небо над Невой начинало неумолчно гудеть. Гитлеровцы придерживались при бомбежках определенного порядка. Сперва появлялись два-три самолета, с которых на город сыпались зажигательные бомбы. Враг старался раскидать их по всему Ленинграду, чтобы вызвать как можно больше очагов пожара и таким образом создать яркие ориентиры. И уже следом за "поджигателями", как мы окрестили тогда фашистов из 1-го воздушного флота, в полной темноте шли ударные группы бомбардировщиков. Они следовали через равные интервалы, одна за другой, в течение нескольких часов. Отбомбившись, "хейнкели" и "юнкерсы" возвращались на ближние аэродромы, где их загружали новой партией бомб, и снова устремлялись на Ленинград.

Систему ночных налетов противник построил с таким расчетом, чтобы держать нашу противовоздушную оборону и население в постоянном напряжении, создавая впечатление непрерывности воздушного вала, который ничем нельзя остановить. Так фашисты действовали и над полем боя, и при налетах на тыловые объекты. Причем, как мы заметили, они не очень гнались за высокой результативностью бомбежек, а стремились прежде всего создать впечатление своей несокрушимости и мощи, повлиять на психику наших войск, снизить у нас волю к сопротивлению. Но как ни пытался враг сломить своей воздушной мощью наш боевой дух, ему это не удалось.

Правда, временами бывало очень тяжко на сердце. Как раз незадолго до Октябрьских торжеств я попал под жестокую бомбежку. Впрочем, случалось это со мной нередко. Дело в том, что по времени начало варварских налетов на город почти всегда совпадало с моими поездками в Смольный для докладов Военному совету фронта.

Так произошло и в тот раз. Едва мы доехали до Библиотечного института на Кутузовской набережной, как пришлось немедленно выйти из машины и искать убежище. Вокруг уже рвались бомбы и свистели осколки, и мне с шофером Холодо-вым ничего иного не оставалось, как прижаться к стене институтского здания. Полчаса стояли мы так и наблюдали.

Весь район Петропавловской крепости и Летнего сада полыхал зловещими зарницами. В воздухе висели, заливая улицы неприятным бело-матовым светом, осветительные бомбы. Они медленно спускались на маленьких парашютах. В небе метались голубоватые лучи прожекторов, зенитные установки плели над ночным городом трассирующими очередями причудливую сверкающую паутину, еще выше непрерывно гудели моторы фашистских бомбардировщиков. Во многих местах уже занялись пожары. В Петропавловской крепости с каким-то никогда раньше мной не слышанным высоким звоном разорвалась бомба и высоко вверх взметнулся багрово-желтый султан пламени.

Прижимаясь к зданию, я смотрел, как враг терзает город. На сердце было тяжко, как никогда. Я не злой человек, но тогда впервые почувствовал неодолимое, жгучее желание дать цивильным немцам испытать на собственной шкуре весь ужас таких варварских бомбежек.

Мне вспомнилось пережитое в ту октябрьскую ночь, и я подумал: "Неужели мы не в силах обеспечить ленинградцам спокойную встречу праздника?" Мысль об этом так захватила меня, что я пропустил время поездки в Смольный и спохватился лишь после напоминания адъютанта.

Но не только меня встревожила угроза фашистов. На другой день я снова был в Смольном. После доклада Жданов ненадолго задержал меня. Он спросил, что мы думаем по поводу предстоящего налета вражеской авиации на Ленинград, как собираемся предотвратить его. Я ответил, что пока никакими иными данными, кроме заявления самих гитлеровцев, мы не располагаем, но о контрмерах уже подумываем.

- Впрочем,- сказал я,- не исключено, что это очередной блеф или игра на нервах.

- А если реальность? - Жданов прошелся по кабинету, провел по уставшему лицу ладонью, приостановился и произнес твердо и строго:-Учтите, Александр Александрович, что это будет не обычный налет, тут в игру вступает большая политика.

И кивком головы Андрей Александрович отпустил меня.

Предупреждение Жданова заставило нас иными глазами посмотреть на замысел противника. По дороге в штаб я еще раз осмыслил услышанное от Андрея Александровича. Он был прав. Удача врага оборачивалась победой не только в военном отношении. Если его самолеты прорвутся в город, это окажется и моральной победой гитлеровцев. Ведь речь шла не о простом налете, и в расчет следовало принимать не только возможные жертвы и разрушения, но и душевное состояние ленинградцев. Положение на фронте опять осложнилось. В то время фашисты развернули наступление на Волхов и Тихвин. Все хуже становилось с продовольствием. А тут еще такой удар. Что подумают ленинградцы, если даже в наш великий праздник мы не сумеем уберечь колыбель Октябрьской революции от вражеских бомб? По всем статьям выходило, что тихое небо над городом 6 и 7 ноября являлось делом не только нашего престижа. Отражение вражеского налета перерастало в вопрос большой политической важности, приобретало международное звучание. Мы знали, что весь мир следит за героической борьбой Ленинграда, и понимали, что каждая неудача врага под его стенами имеет далеко не местное значение. Не вызывало сомнения, что противник уже растрезвонил по всему свету о своем намерении.