Комплект книг Дианы Машковой - Георгий Гынжу

воспитательницу с тяжеловесным задом и коротким белым ежиком на голове от другой – темноволосой с оленьими глазами. Женщины ходили в одинаково бесцветной одежде и были все на одно лицо. И только их руки в моменты опасности становились разными: одни превращались в ремень, другие в скакалку, третьи – в широкий тапок.

Но в тот день что-то произошло. Каждая выглядела как диковинное существо в нарядном платье, непохожем на одежду других. Я не могла оторвать глаз от переливов тканей – они мерцали синими блестками, красными всполохами, переливались змеиной чешуей, блестели леопардовой шкурой. Казалось, даже бледно-зеленые безжизненные стены нашего дома ребенка откликнулись на буйство красок и стали вдруг отражать цвета.

Наша воспитательница, толстозадая с короткой белой стрижкой – тамада, скакалка и баба-яга – привела всех в спальню, где вдоль стены стояли стульчики.

– Бысссстро ссссели!

Мы послушно опустились на места в привычном порядке – так, как садились всегда.

– У нас педсовет, – почему-то снизошла она до объяснений, которые ни о чем нам не говорили, – вы поняли?!

Мы торопливо закивали. Воспитательница сощурилась и пошла вдоль ряда. Это было красиво! Я завороженно наблюдала за блестящей красной тканью, которая плотно обхватывала полные бедра и ноги. При каждом шаге она натягивалась в напряжении, отчего начинала сверкать еще больше, а потом расслаблялась. Словно делала выдох. И вдох. Выдох. И вдох. Воспитательница шла. Платье ее дышало. И вдруг я почувствовала железную клешню на своем плече, а потом слетела со стула. Воспитательница отволокла меня, схватив за запястье, в центр комнаты и развернула к группе лицом.

– Пока я буду на педсовете, подчиняетесь ей, – она тряхнула меня двумя руками за плечи, – поняли?

Дети снова закивали, а я с трудом удерживалась на ногах. От пальцев воспитательницы через плечи в мое тело втекал ужас.

– Ты остаешься за главную, – наклонилась она ко мне, – всех, кто будет плохо себя вести, бей головой об стену. Понятно?

Я молчала, не смея даже рот открыть. Не кивала. Не шевелилась. Она поняла это по-своему и решила меня подбодрить:

– Сил у тебя хватит, не бойся, дылда.

Воспитательница стиснула на прощанье плечо, словно оставляя на нем печать, и, непривычно перестукивая каблуками, вышла за дверь. Я обвела малышей испуганным взглядом и остановила глаза на Ане, ища поддержки. Но она, единственный близкий человек, тоже смотрела на меня с ужасом. Как на палача. К горлу поднялся гигантский ком.

– Сидите тихо, – прошептала я, понимая, что еще немного – уже ничего не смогу сказать: голос задрожит и сорвется.

Все это происходило со мной. Когда я сама была меньше, меня тоже била головой об стену старшая девочка в группе.

Картина из прошлого вспыхнула будто бы на экране. Мы сидели в тот день точно так же, на этих самых стульчиках, только дети рядом другие – их здесь больше нет. Сидеть неподвижно было тяжело, у меня затекли ноги. Я знала, что нельзя шевелиться, но больше не могла терпеть и едва заметно переставила ногу. Наша надзирательница с каменным лицом, которой так же, как мне сейчас, поручили следить за порядком, подошла к моему стульчику и со всей силы ударила меня ладошкой в лоб. Я врезалась затылком в стену так, что искры полетели из глаз. На затылке проступила кровь – я почувствовала ее на пальцах.

– Молодец, – сквозь туман я услышала скрип двери и голос воспитательницы, – только так они понимают!

Красные капли на пальцах стояли перед глазами. Затылок чувствовал удар, словно он случился только сейчас. Я молила детей о тишине, говорила с каждым глазами: «Сиди тихо. Просто сиди. Я тебя не обижу». И они сидели, не двигаясь, словно слышали меня. Но, даже если бы кто-то из них начал шуметь, вскочил с места, я никогда не смогла бы ударить. Больше, чем наказания, я боялась причинить боль другому человеку.

Дети удивленно смотрели на меня. Я видела, что, натянутые струной в самом начале, они расслабляются. Один заерзал на стульчике, второй подул на вспотевшие ладошки, третий тихонечко пошевелил ногами, четвертый начал беззвучно играть со своими пальчиками. Но все сидели тихо. Я смогла сделать так, чтобы они слушались безо всякой боли!

Дверь за моей спиной неожиданно скрипнула, я резко обернулась. Огромным красным коршуном воспитательница метнулась к детям.

– Как ты сидишь?! – Она пнула Аню по колену, сбивая одну ногу с другой. – Развалилась!

Мимолетная радость оттого, что я справилась с заданием, испарилась. Воспитательница шла вдоль ряда детей, шлепая их, пиная, отвешивая подзатыльники.

– Это дисциплина?! – бушевала она. – Это порядок?!

Красный всполох ослепил меня – блестки на ткани целились прямо в зрачки. Я почувствовала отвратительный запах, вырвавшийся заодно со словами.

– Будешь наказана, бессстолочь, – она дышала мне прямо в лицо, – до тихого часа просидишь здесь. И останешься без еды. Селааа на корточки!

Она с силой нажала на мои плечи, и я опустилась к полу. Красные шпильки на моих глазах впились в линолеум. Один каблук вдруг подвернулся, но потом с новой силой вонзился в пол.

– Строимсяяяяяяя!

Висок к виску. Ладошка в ладошку. Раз-два, раз-два. Клок-клок, клок-клок. Она построила детей и вывела за дверь. А потом обернулась и бросила мне:

– Я все вижу! Не смей вставать!

А я и не смела. Я сидела на корточках и смотрела в одну точку. В голове глухо стучало: «Я плохая. Плохая». Как бы ни старалась – все равно! Обидно было не то, что посадили на корточки, – давно привыкла к этим многочасовым сидениям, самым частым наказаниям в доме ребенка, – а то, что у меня ничего не выходит! Я же пытаюсь не злить воспитателей, все делать правильно, не ошибаться, стать незаметной. Я знаю, за что именно бьют, лишают обеда, сажают на корточки. И старалась изо всех сил не делать того, что нельзя! Но почему, почему не справляюсь?! Сколько раз мне хотелось спросить у воспитателей: «Что со мной не так?» Но я знала – спрашивать ни о чем нельзя, ни у кого и никогда.

Всего дважды в доме ребенка я открыла рот, чтобы задать вопрос. И после – никогда. Первый раз, когда только-только поступивший малыш орал без остановки как резаный. Я хотела ему помочь: стояла рядом с его кроваткой, гладила по спинке, ногам, но он сотрясался в отчаянном плаче, синел и ни на что не реагировал. Мне нужна была соска – последняя надежда. Я обшарила пол в спальне – может, где-то валяется? Нет. А он все кричит. Тогда решилась на отчаянный шаг – выйти из спальни. У воспитательниц точно есть пустышки. Но не успела я открыть дверь, как дорогу мне преградили. На меня сверху вниз смотрела взлохмаченная женщина.

– Мне, – задыхаясь от ужаса, начала я еле слышно, – нужна соска…

– Что?! – выплюнула она, дернув меня за руку и потащив обратно. – Кто разрешал выходить? Быстро в угол!

Малыш кричал еще сильнее, никто из детей не мог уснуть – измученные усталостью, они раскачивались в своих кроватках. Но воспитательница ничего этого не видела, не замечала. Она поставила меня в угол, бросила «стоишь до утра!» и вернулась к себе.

Второй раз я заговорила, когда моя Аня случайно разлила за обедом компот.

– Где можно взять тряпку?

– Разлила?! – заорала в ярости воспитательница. – Ах ты, бестолочь! Руки не из того места растут?! Один урон от вас, тунеядцев!

Я не понимали всех ее слов, только чувствовала растущую злость и вжимала голову в плечи. Гнев взрослого, словно гигантский огнедышащий дракон, вырастал до самого потолка. Пытающий. Страшный. Аня вдруг неизвестно зачем вылезла из-за моей спины и встала перед драконом.

– Это я пролила.

В тот день она долго сидела на корточках посреди спальни. И никому нельзя было к ней подходить. Аня была наказана. С тех пор я молчала всегда. Не потому, что не умела говорить, а потому что открывать рот слишком опасно.

Стена поплыла перед глазами. Я почувствовала, как крохотные иголки начинают пронизывать икры и затекшие ступни, а бедра дрожат от напряжения. Долго еще?! Опять обо мне забыли. Живот громко заурчал от голода. В испуге, что кто-то это услышит, я обернулась на дверь. Когда же за мной придут? Когда же?

– А ты тут чего? – В дверь заглянула незнакомая воспитательница. – Ваши уже на горшок пошли. Ну-ка, бегом!

Я посмотрела на нее