Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - фон Штернбург Вильгельм

Пособник Гитлера и палач в мантии наверняка наслаждался возможностью вершить суд над родственницей писателя, одно имя которого приводило нацистов в бешенство. Но в Третьем рейхе выносилось множество таких же приговоров, и прямой связи здесь, пожалуй, не было. Однако попытки спасти Эльфриду Шольц от казни не имели, наверное, шансов на успех еще и потому, что она была сестрой знаменитого писателя. Два прошения о помиловании, поданные ее адвокатом, были отклонены.

Эльфрида жила со своим мужем, музыкантом Хайнцем Шольцем, в Дрездене и работала там портнихой... Мужественная женщина никогда не скрывала в разговорах своего неприятия гитлеровской диктатуры и войны. «Мы были тогда твердо убеждены, что Эльфрида каким-то образом принимала активное участие в движении Сопротивления... Она тоже намекала на это»[70]. Эльфриду арестовали 18 августа 1943 года по доносу капитана Ханса-Юргена Ритцеля за «антигосударственные высказывания». В присутствии жены этого убежденного нациста она открыто сказала, что думает о Третьем рейхе, и «пожелала Гитлеру получить пулю в лоб». В Германии это называлось «действиями, направленными на подрыв оборонной мощи».

Отчеты о процессе и приведении приговора в исполнение говорят о том, что, находясь в заключении и всходя затем на эшафот, сестра Ремарка проявила необыкновенное мужество. На допросах «она отказывалась вскидывать руку в нацистском приветствии. И при зачтении смертного приговора и тогда, когда ее, в наручниках, уводили из зала суда, она оставалась абсолютно спокойной».

Расправа над Эльфридой Шольц воспринималась в послевоенной Германии по-разному. Роберт Кемпнер, участник Нюрнбергского процесса и друг Ремарка, попытался выяснить: понесли ли наказание убийцы Эльфриды Шольц? Свидетельница обвинения в «Народном суде» была приговорена в 1950 году в ГДР к пяти годам каторжной тюрьмы. 25 сентября 1970 года Кемпнер получил от генпрокурора Западного Берлина сообщение о том, что «дело о смерти Эльфриды Шольц» федеральной юстицией закрыто. Штурмовика Лаша, участвовавшего в судилище над Эльфридой в звании обергруппенфюрера, рука Фемиды вообще не коснулась. Через четверть века после гибели Эльфриды Шольц власти Оснабрюка решили присвоить ее имя одной из улиц города — узкой, далекой от его центра, в районе новостроек. Лишь в 1946 году Ремарк узнает об ужасной судьбе, постигшей его сестру. И высказываться об этом публично не станет. Но предварит вышедший в 1952 году американский перевод своего самого мрачного романа («Spark of Life») словами: «То the memory of my sister Elfriede»[71]. В немецком издании, увидевшем свет в том же году под заголовком «Искра жизни», эти слова отсутствуют, но они появятся в изданиях 1988 года. Память в Германии пятидесятых годов — фактор неприятный, она мешает новоявленным демократам возрождать страну с тем же рвением, с каким они еще недавно разрушали ее.

Год 1944-й не похож на предыдущие. Марлен Дитрих, наверное, вычеркнута из его жизни навсегда. «Отвечаю на твои вопросы: Марлен я однажды случайно видел... Знакомо ли тебе чувство неловкости перед самим собой из-за того, что ты когда-то всерьез принимал человека, который на поверку оказался всего лишь красивой финтифлюшкой, а ты не можешь заставить себя сказать ему об этом, предпочитая быть с ним все еще чуть-чуть любезным, хотя от этого тошнит?»[72]

Ремарк ищет уединения, реже бывает в свете, не засиживается в барах, меньше пьет. Все больше места в дневнике занимают записи о ситуации на фронтах, легкомысленные выходки, описанием которых прежде заполнялись целые страницы, упоминаются лишь изредка. «Почти все время один. Встречаюсь только с Наташей. Иногда навещаю Петера...» — «Напился до чертиков... Чего не бывало уже давно; и к чему особенно и не тянет». Читает он теперь еще больше, в восторге от Достоевского («Какой рассказчик!»), снова и снова обращается к Шекспиру, иногда к стихам Гейне и драмам Гауптмана («Добротно, по-немецки и как-то на удивление по-профессорски») и пробует сконцентрироваться на собственном романе. В мае, после долгого перерыва, он снова склоняется над рукописью о Равике и 25 августа, оставаясь, конечно же, недовольным, записывает: «Сегодня закончил книгу вчерне. 425 страниц. Конца работе не видно. Настроение довольно подавленное».

Значит, не ушли ни беспокойство, ни меланхолия. «Мир (баланс) ощутим еще только в искусстве». Летом к нему вновь подступают представители властей: «Я должен идти в армию; выступать по радио, писать статьи... Отказался. Работать, да, согласен, но не служить». А не хочет ли он отправиться на три месяца в Европу, гласит запрос, в качестве пропагандиста и репортера. И на сей раз он отвечает отказом, боится, что окажется связанным на годы, что придется писать на темы, которые лишают его свободы выбора, да и вообще не интересуют.

Из освобожденных районов на востоке Европы до американской общественности доходят первые ужасные известия о массовом уничтожении евреев. «Под Люблином обнаружены нацистские концлагеря с огромными крематориями, а также могилы узников — евреев. Их морили голодом, умерщвляли в битком набитых газовых камерах, а потом сжигали». Возможно, именно сообщения об этих злодеяниях побуждают его все же взяться за выполнение одного «правительственного поручения». В сентябре он с неохотой записывает: «Работаю над одной вещью для Strategic Service. Как в Германии после войны и т. д. Только ленивый не говорит и не пишет сегодня об этом». Поражение Германии к этому моменту предрешено... Вопрос в том, что должно произойти со страной и ее населением после войны, приобретает для союзников актуальное значение.

Памятка, написанная Ремарком для американской спецслужбы О-Эс-Эс, озаглавлена так: «Практическая воспитательная работа в Германии после войны». Прежде всего она показывает, что ее автор в 1944 году гораздо точнее оценивает суть того, что происходило в реальной жизни и умах немцев в годы перед приходом Гитлера к власти, чем многие историки в первые два десятилетия существования ФРГ. Мотивам поведения военных, чиновничьих и политических элит в кайзеровском рейхе и в веймарские годы дана краткая и четкая характеристика. Главное требование, вытекающее для автора из развития Германии, — искоренить национал-социализм и милитаризм... Ремарк советует державам-победительницам не щадить немцев, показывая совершенные ими до и во время войны преступления. Гитлеровские застенки, «позорная война 60 миллионов немцев против полумиллиона евреев», расстрелы заложников на оккупированной территории, уничтожение сотен тысяч людей из мирного населения, концлагеря — с помощью радиопередач, кинофильмов, книг, брошюр и открытыми судебными процессами надо довести до сознания народа, породившего столько преступников, на какой путь он в свое время встал. Это — обвинительная речь просветителя.

Во многих местах памятки Ремарк предсказывает будущие широкомасштабные попытки отрицать вину немцев за содеянное и обелить преступников. «Кто посадит на скамью подсудимых генерала, всего лишь исполнявшего свой долг?» — «Чтобы воспитывать детей, нужно сперва воспитать учителей... То же самое относится и к преподавателям высшей школы, доцентам и профессорам университетов... Прогибаясь под любой властью, они подавали худший пример, чем многие школьные учителя». — «...задолго до 1933 года нацистские орды были готовы совершить любой акт насилия и террора. Они знали, что останутся безнаказанными. Честным судьям угрожали, а их решения зачастую отменялись вышестоящими инстанциями. Строгий контроль и, быть может, изменение определенных процессуальных правил будут здесь очень необходимы».

Он настоятельно советует державам-победительницам не делать в оккупированной стране того, что порождает ненависть. «Побежденная и оккупированная страна легко превращается в страну людей ненавидящих. Небольшие просчеты могут очень быстро стать орудием пропаганды... А ненависть тоже ведет к войне».