Вадим Бурлак - Русский Париж

Увы, и героизм, и добрые деяния нередко искусственно замалчиваются, «забываются по приказу» политиков.

Елена Менегальдо в своей книге отмечала: «14 июля 1916 года, как рассказывает Р. де Понфили, «толпа восторженно приветствует части Русского экспедиционного корпуса, участвующего в параде, который проходил на Елисейских полях. Но спустя три года Русский легион, который вместе с французской армией сражался до окончания войны, несмотря на капитуляцию России, уже не участвует в параде Победы».

Этот эпизод символичен для череды забвений, которыми отмечена история взаимоотношений Франции со своими русскими друзьями: точно так же забыты и русские добровольцы войны 1914 года, которые влились в Иностранный легион. Это о нем Максимилиан Волошин пишет, что он стал «местом каторги для русских эмигрантов, которые добровольцами вступили в него, чтобы воевать за Францию».

Елена Менегальдо приводит прискорбный случай: «Доведенные до крайности издевательствами французских офицеров, добровольцы поднимают бунт в деревне Курландон (в 15 километрах от фронта) и избивают несколько унтер-офицеров, отличающихся особой жестокостью. Военный трибунал приговаривает к смертной казни восемь русских бунтовщиков и одного армянина. Их расстреляли 21 июня 1915 года.

Все приговоренные, кроме одного, не позволяют завязать себе глаза перед расстрелом и погибают со словами: «Да здравствует Франция! Да здравствует Россия! Долой легион!».

Сколько солдат и офицеров русской армии погибло в Первую мировую войну во Франции? Исследователи называют разные цифры. Но счет идет на тысячи.

Об их судьбах и подвигах замалчивали не только во Франции, но и в царской России, и в СССР.

«…Осознанно мы шли на смерть… Знали, ради чего кидаемся ей навстречу… Но после войны мы стали не нужны ни отчизне, ни Франции. Правители нас приказали забыть. Живых и мертвых…» — писал не пожелавший открыть свое имя бывший воин Русского экспедиционного корпуса. Известно лишь, что в 1916 году он участвовал в параде на Елисейских полях, а спустя примерно пятнадцать лет — умер от голода и болезней в Северной Африке.

… Тяжелый путь за прошлый грехОдним длинней, другим короче;Но всех роднят напевы вьюг,Кто в дальних странствиях обижен.Зимой острее взор и слух,И Русь роднее нам и ближе.И я смотрю… Темнеет твердь.Меня с тобой метель сдружила,Когда на подвиг и на смертьНас увлекал в снега Корнилов.Те дни прошли. Дней новых бегИз года в год неинтересней, —Мы той зиме отдали смех,Отдали молодость и песни…

Эти строки были написаны в начале 20-х годов казачьим офицером Николаем Николаевичем Туроверовым. Родину он покинул по той же причине, что и миллионы соотечественников.

Участник Первой мировой и Гражданской войн. Сражался на стороне белых. В 1920 году — эмиграция.

Помню горечь соленого ветра,Перегруженный крен корабля;Полосою синего фетраУходила в тумане земля;Но ни криков, ни стонов, ни жалоб,Ни протянутых к берегу рук, —Тишина переполненных палубНапряглась, как натянутый лук,Напряглась и такою осталасьТетива наших душ навсегда.Черной пропастью мне показаласьЗа бортом голубая вода.

После недолгого пребывания в Сербии Туроверов переехал в Париж.

Своим соотечественникам он признавался, что еще в детстве мечтал об этом городе:

— Он был для меня как давний друг, с которым предстоит встретиться после долгой разлуки…

Один из сослуживцев Николая по лейб-гвардии Атаманскому полку с грустной усмешкой перебил:

— Только этот давний друг теперь отводит взгляд при встрече… Я знал иной, довоенный Париж — приветливый, веселый, радушный… Теперь мы для него — жалкие эмигранты. Великий город приготовил для нас суровый экзамен на звание Человека…

Туроверов выдержал этот экзамен. Грузчик, сторож, разнорабочий, студент Сорбоннского университета. Потом — работа в банке, служба во Французском иностранном легионе, участие во Второй мировой войне.

В Париже, когда стал неплохо зарабатывать, Николай Туроверов пристрастился к коллекционированию: гравюры, книги, рукописи, русское оружие и элементы военного дореволюционного обмундирования. Ему даже удалось основать Казачий музей. Он был избран председателем парижского Казачьего союза, часто публиковался в газетах и журналах.

В Париже вышло несколько сборников стихов Николая Николаевича.

В общем-то, относительно благополучная судьба русского эмигранта во Франции. Не многие соотечественники Туроверова смогли так успешно освоиться на новой родине.

— Я просто знал, чего хотел добиться, и любил страну, в которой живу… — заявлял он журналистам. — Ну а Россию, детство, юность, радостные и печальные события я сохраню в памяти:

Уходили мы из КрымаСреди дыма и огня;Я с кормы все время мимоВ своего стрелял коня.А он плыл изнемогая,За высокою кормой.Все не веря, все не зная,Что прощается со мной.Сколько раз одной могилыОжидали мы в бою.Конь все плыл, теряя силы,Веря в преданность мою.Мой денщик стрелял не мимо —Покраснела чуть вода…Уходящий берег КрымаЯ запомнил навсегда…

Владимир Дукельский оставил стихотворное воспоминание о встрече в 1920 году в Константинополе с Борисом Поплавским. Два семнадцатилетних эмигранта, поэтические натуры, быстро нашли общий язык.

Я знал его в Константинополе,На Брусе, в Русском Маяке,Где беженцы прилежно хлопалиПевцу в облезлом парике;Где дамы, вежливо грассируя,Кормили бывших богачей,Где композиторскую лиру яСменил на виршевый ручей…

Владимир и Борис не только читали друг другу свои стихи, но и основали в Константинополе Цех молодых поэтов — выходцев из России.

Спустя десятилетия, Дукельский отзывался о творчестве друга юности:

… Стихи нелепые, неровные —Из них сочился странный яд;Стихи беспомощно-любовные,Как пенье грешных ангелят.Но было что-то в них чудесное,Волшебный запах шел от них;Окном, открытым в неизвестное,Мне показался каждый стих…

В 1921 году Борис Поплавский переехал в Париж. Владимир Дукельский, спустя некоторое время, отправился в Соединенные Штаты Америки. Больше друзьям не суждено было встретиться.