Николай II. Бремя самодержца. Документы, письма, дневники, фотографии Государственного архива Российской Федерации - Коллектив авторов

4 декабря. Царское Село

Очень больно отпускать тебя – хуже, чем всегда, после пережитого нами тяжелого времени и борьбы. Но Господь, который весь любовь и милосердие, дал делам перемениться к лучшему, еще немного терпения и глубокой веры в молитвы и помощь нашего Друга – и все пойдет хорошо. Я совершенно убеждена, что для твоего царствования и России наступают великие и прекрасные времена. Только крепи свой дух, не давай никаким разговорам или письмам влиять на тебя – пусть они проходят, как что-то нечистое, и скоро забываются.

Покажи всем, что ты господин и все подчинено твоей воле – время великой снисходительности и мягкости кончено – теперь наступает твое царствование воли и власти, и им придется склониться перед тобой и слушаться твоих приказов и действовать, как ты хочешь и с кем ты хочешь – их следует научить повиноваться, они не знают значения этого слова: ты избаловал их своей добротой и всепрощением.

Почему меня ненавидят? Потому что знают, что у меня сильная воля, и когда я уверена в правоте какого-то решения (если его к тому же благословил Григорий), то не меняю своего мнения, а они не выносят этого. Но это дурные люди.

Вспомни слова мсье Филиппа, когда он дал мне образ с колокольчиком. Так как ты был так добр, доверчив и мягок, я должна была быть твоим колокольчиком, чтобы те, кто приходит с дурными намерениями, не могли бы приблизиться к тебе, и я предостерегла бы тебя. Те, кто боится меня, кто не смотрит мне в глаза или замышляет дурное, никогда меня не любят.

Письмо Николая II императрице Александре Федоровне

4 декабря. В поезде

Ты такая стойкая и выносливая – я восхищаюсь тобою больше, чем могу выразить словами! Прости меня, если я был резок или нетерпелив – иногда нервы сдают! Конечно, какое это было бы блаженство, если бы мы могли оставаться вместе на все тяжелое время. Но теперь я твердо верю, что самое трудное позади – и так тяжело, как прежде, уже не будет. А потом я намерен стать резким, а если надо, то и укусить. Бог даст, наша разлука будет недолгой. Я все время мысленно с тобой, никогда не сомневайся в этом.

Письмо императрицы Александры Федоровны Николаю II

13 декабря. Царское Село

Мой ангел, мы обедали вчера у Ани с нашим Другом. Было так мило, мы ему рассказали все про нашу поездку, и он сказал, что мы должны были поехать прямо к тебе и принесли бы тебе огромную радость и благодать, но я побоялась обеспокоить тебя!

Он умоляет тебя быть твердым, быть властелином и не уступать всегда Трепову – ты лучше все знаешь, чем этот человек (и все же даешь ему руководить тобой), – а почему не нашему Другу, через которого нас ведет Бог.

Вспомни, за что меня не любят, – это показывает, что правильно быть твердым и чтобы тебя боялись, и ты должен быть таким же, ты мужчина – только верь больше в нашего Друга (а не в Трепова). Он живет для тебя и России.

А мы должны передать Бэби сильное государство, и ради него мы не смеем быть слабыми, иначе у него будет еще более трудное царствование, так как ему придется исправлять наши ошибки и крепче натягивать вожжи, которые ты распустил. Тебе приходится страдать за ошибки, сделанные в царствование твоих предшественников. Пусть наше наследие будет легче для Алексея. У него сильная воля и собственный ум, не давай ничему проскользнуть между пальцами и не принуждай его строить все заново. Будь тверд. Я – твоя стена, стою за тобой и не уступлю – я знаю, он ведет нас правильным путем. Все становится спокойнее и лучше, но хочется, чтобы чувствовалась твоя рука. Как давно, уже годы, я слышу, как говорят одно и то же – «Россия любит чувствовать кнут» – это в их натуре – нежная любовь, а потом железная рука, чтобы наказывать и направлять.

Как я хотела бы влить мою волю в твои жилы!

14 декабря

Будь Петром Великим, Иваном Грозным, императором Павлом – сокруши и подомни их всех – ладно, не смейся надо мной, проказник. Я действительно не могу понять. Я только женщина, но моя душа и ум говорят мне, что в этом спасение России – их грехи гораздо хуже, чем все, что когда-либо делали Сухомлиновым[603], 165. Запрети Брусилову и др., когда они приедут, касаться каких-нибудь политических вопросов, он дурак, желающий ответственного кабинета.

Вспомни, даже мсье Филипп говорил, что нельзя давать конституцию, так как это было бы гибелью и для тебя, и для России, и все истинно русские говорят то же самое.

Уже месяцы назад я сказала Штюрмеру о Шведове[604], чтобы он был назначен членом Государственного совета, чтобы он был там вместе с хорошим Маклаковым[605], и они храбро стояли бы за нас. Я знаю, что беспокою тебя – ах, разве я не писала бы гораздо охотнее письма о любви, нежности и ласках, которыми так полно мое сердце, но мой долг жены и матери и матери России обязывает меня говорить тебе все – с благословения нашего Друга.

Душка мой, солнце моей жизни, если бы ты в бою встретил врага, ты никогда не отступил бы и шел бы вперед как лев – будь таким теперь в бою против кучки негодяев и республиканцев.

Будь властелином, и все преклонятся перед тобой.

16 декабря. Царское Село

Полна петроградских ужасов и в ярости, что никто меня не защищает, что всем позволено говорить, писать, намекать на скверные вещи об их императрице и никто не заступается, не упрекает, не наказывает, не арестовывает, не штрафует этих типов. Да, в этих людях нет ничего хорошего, они трусы. Но многие будут вычеркнуты из будущих придворных списков, в мирное время они поплатятся за то, что во время войны не встали на защиту своего Государя. Почему у нас вместо министра Двора маразматическая тряпка[606]? Он должен был бы составить список имен и предложить закон о наказании их за клевету на твою жену.

Обыкновенный муж ни минуты не потерпел бы таких нападок на свою жену. Лично мне на это наплевать, – когда я была молода, я ужасно страдала от этих несправедливых нападок на меня (и как часто), – но теперь мирское не трогает меня глубоко,