Неизвестный Бунин - Юрий Владимирович Мальцев

погоду Бунин несколько часов подряд ходил по городу. Именно ходил, а не гулял, быстрым легким шагом <…>, стремительный, напряженно внимательный, сухощавый <…>. Я наблюдал Бунина на солдатской барахолке, где он стоял посреди толпы с записной книжкой в руках, невозмутимо и неторопливо записывая своей четкой клинописью частушки, которые выкрикивали два братишки-черноморские военморы, лихо отплясывая <…>. Самое поразительное было то, что на него решительно никто не обращал внимания, несмотря на его профессорскую внешность, которая никак не сливалась с базарной толпой, а может быть, именно вследствие этой внешности: кто знает, за кого его принимали? Мне даже тогда пришла в голову мысль: не принимают ли его здесь <…> за какого-нибудь базарного графолога, фокусника, мага или предсказателя судьбы, который продает листки со "счастьем"…»513

И снова, как в Москве, Бунин ощущает «то безвоздушие, которое всегда бывает при большевиках <…>, дышать нечем»514. Несмотря на голод и на отсутствие средств к существованию, он категорически отказывается от сотрудничества с большевиками. «Подумать только: надо еще объяснять то тому, то другому, почему именно не пойду я служить в какой-нибудь пролеткульт! Надо еще доказывать, что нельзя сидеть рядом с чрезвычайкой, где чуть не каждый час кому-нибудь проламывают голову…»515.

11 августа 1919 года Добровольческая армия освободила Одессу от большевиков. Едва прекратилась стрельба, в шесть часов утра, Бунин выбежал на улицу и с волнением наблюдал вынос Георгиевского знамени из алтаря. На улицах «масса цветов, единодушное ура, многие плакали. Лица у добровольцев утомленные, но хорошие»516. Открыли застенки ЧК и там можно было увидеть «рогожи, пропитанные кровью <…>, подвалы, где держали обреченных перед расстрелом. Темницы в Венеции кажутся пустяками»517. Была поймана сотрудница ЧК хромая женщина (мстила природе!) «товарищ Лиза», которая «кричала толпе, что 700 человек сама расстреляла и еще расстреляет 1000. Толпа чуть не растерзала ее»518. Перед расстрелом она жертвам выкалывала глаза. А революционные матросы обреченных заставляли бегать во дворе, а сами стреляли, «нарочно долго делая промахи»519. Одна заключенная женщина с маленьким ребенком молила, чтобы ее пощадили ради ребенка, «но матросы крикнули: "Не беспокойся, дадим и ему маслинку!" – и застрелили и его»520. Расстреливать им приходилось так много, что иногда в мертвецкую привозили еще живого. Однажды сторож так испугался, «что труп зашевелился, что позвонил в ЧК. И мгновенно оттуда явились палачи и добили несчастного»521.

Удивительны некоторые поистине кафкианские сцены522. Один из палачей, прежде чем отправить несчастного на казнь, «вызывает его из камеры и катается с ним на извозчике, нежно прижимая его к себе»523. А живший рядом с ЧК некто Н. рассказывает: «По ночам, после 12, я слышу пение, – это гонят на расстрел буржуев и заставляют их петь. Вы представляете, какое это ужасное пение»524.

Бунин становится одним из редакторов газеты «Южное слово». Работает над рассказами «Исход», «Слезы» и очень внимательно читает Л. Ленотра о французской революции, делая сопоставления с революцией русской и находя много схожего. Его, как и в свое время Пушкина, привлекает фигура Андре Шенье, он пишет о нем очерк и замечает, что Шенье «был для революции слишком умен, зряч и благороден»525. Позже он напишет еще очерк «Камилл Демулен» (в его дневнике есть также набросок очерка о Жорже Огюсте Кутоне526) и прекрасный рассказ «Богиня разума» – о недолговечности и крахе революционных утопий. «Одно хорошо: от жизни человечества, от веков, поколений остается на земле только высокое, доброе и прекрасное, только это. Всё злое, подлое и низкое, глупое в конце концов не оставляет следа: его нет, не видно. А что осталось, что есть? Лучшие страницы лучших книг, предание о чести, о совести, о самопожертвовании, о благородных подвигах <…>. Остался, есть и во веки пребудет Тот, Кто со креста любви и страдания простирает своим убийцам объятия»527.

7 сентября 1919 года Бунин читает публичную лекцию «Великий дурман», в которой высказывает свои взгляды на революцию. «Он так увлекся, что забыл сделать перерыв, – пишет Вера Николаевна Муромцева, – и так овладел вниманием публики, что три часа его слушали, и ни один слушатель не покинул зала… Когда он кончил, то все встали и долго, стоя, хлопали ему»528. 20 сентября Бунин вторично прочел свою лекцию при еще большем стечении народа. Зал был переполнен, многим желающим даже не нашлось места.

В своих газетных статьях этого времени Бунин тоже высказывает свои выстраданные, выношенные в горьких раздумьях мысли о революции. Он страстно полемизирует с теми прогрессистами (имевшими свои газеты в свободной Одессе – «Одесские новости» и «Южный рабочий»), которые старались оправдать революционные зверства «исторической необходимостью»529. Он не приемлет ни марксистский детерминизм (отметающий как «буржуазные предрассудки» и свободу и связанную с ней этику – свободу выбора, и подменяющий первую «осознанной необходимостью», а вторую «классовым сознанием»), ни «мистику» революции, к которой прибегали Блок, Белый, Пастернак, чтобы спрятаться от ее ужаса.

Бунин видит революцию такой, какой она представала в ее эмпирической реальности: массовые убийства и грабежи, презрение к человеческой жизни, личности и к ее достоинству, низкая демагогия, рассчитанная на самое неразвитое сознание, произвол, самоуправство и самозванство, нарушение всех норм человеческого общежития, торжество грубых, ничтожных и подлых, унижение достойных и благородных. В своих обвинениях революции Бунин берет себе в союзники позднего Толстого, моральное проповедничество которого он в эти дни принимает всем сердцем: «Перечитываю много, много раз читанные страницы Толстого. – Горы книг написаны Марксами, Жоресами, Каутскими и другими теоретиками о том, каким должно быть человеческое общество. О том же, как устранить главную, ближайшую, основную причину зла – насилие, совершаемое рабочими над самими собой, не только никто не говорит, но, напротив, все допускают необходимость того самого насилия, от которого и происходит порабощение ("К революционеру"). – Люди так привыкли к единственному средству воздействия на людей – принуждению, что не видят противоречия, которое заключается в мысли осуществления равенства и братства посредством насилия»530.

Но идея большевиков всё разрушить до основания531, а затем осуществить «скачок в царство свободы» – кажется Бунину утопической не только потому, что из царства насилия и рабства не может родиться царство свободы, а также и потому, что это самое «царство свободы» они (эти «профессиональные устроители всеобщего счастья на земле»532, как он их называет) представляют себе очень смутно (главное уничтожить буржуазию, а дальше всё устроится само собой), а то, что представляют – находится в полном противоречии с природой человека. «Социализм совершенно не свойствен человеческой душе, противоречит ей»533, – пишет он. Массовые