Николай Мордвинов - Дневники

Арбенин Мордвинова был одновременно фигурой величественной и трагической. Человек сильный, свободный от предрассудков, ненавидящий и презирающий «светскую чернь», человек, порвавший с дворянским обществом и противостоящий ему, он жил в мире «самолюбивых дум и ледяных страстей», был обречен на одиночество, ибо, подобно Демону, становился носителем зла и разрушения.

Протестующее бунтарское начало раскрывалось актером вместе с тем неуклонным «изнеможением гордого ума», о котором говорит злой гений лермонтовского героя — Неизвестный. В игре Мордвинова прозвучал призыв к человечности, тоска по недостижимому счастью. В то же время актером были строго очерчены границы эгоистического мира героя, раскрыта обреченность индивидуалистического восстания против общества, живущего по законам зла. Тень и свет, проблески веры и горечь безверия, порывы вдохновения и испепеляющего героя отчаяния — все это было сплавлено воедино могучим мордвиновским талантом.

Мои заметки об образах, созданных Мордвиновым, носят скромно сообщительный характер: я говорю о Мордвинове, как режиссер, который практически был связан с ним многие годы жизни. Вот почему я узнавал, скажем, в Арбенине черты «Ученика дьявола» и догадывался, что руки этого петербургского барина впервые стали возникать у парня — волжанина из Ядрина — в дни его работы над молодым бароном из комедии Мюссе, а дальше — над Соболевским.

Арбенин вобрал в себя, конечно, «Ученика дьявола», но это не значит, что зрелые работы Мордвинова были только лишь развитием юношеских, студийных достижений. Повзрослев, Мордвинов приобрел такие качества, о которых только мог мечтать в дни юности. Однако природа этих качеств отчетливо сказывалась уже в первых студийных его ролях. И вот теперь, когда прошли передо мной разные образы, созданные Николаем Дмитриевичем Мордвиновым, когда я попытался как бы заново увидеть, почувствовать то, что отличало искусство этого прекрасного актера, я с необыкновенной остротой ощущаю, насколько стойкими и последовательными были художнические убеждения моего друга и соратника.

Мордвинов не был всеяден. Он всегда знал, чего он хочет, к чему стремится. Помню, как отказался он от роли Николая Глуховцева из пьесы Леонида Андреева «Дни нашей жизни», от роли чеховского Иванова. Почему? Потому что не увидел он в этих героях возможности рассказать зрителю о том, как прекрасен мир, исполненный самых разных и в том числе трагических страстей, как прекрасен человек, живущий в этом мире я его преобразовывающий, ощущающий свою связь с природой «стремящийся властвовать над ней.

Многое объясняет в Мордвинове, в стихийности его дарования любовь к природе: она подчас захлестывала его, даже ослепляла, но и вдохновляла. Природу Мордвинов любил больше всего после искусства, а может быть, и наравне с искусством (впрочем, разве можно противопоставлять искусство и природу?) — русскую природу, которую он чувствовал всеми фибрами своего существа, и из нее возникшую, ее славящую русскую народную песню.

Русское, народное — об этом необходимо помнить, чтобы глубоко вглядываться в творчество Мордвинова, в образ этого художника. Думаю, через песню, через поэзию, через природу понимал и чувствовал Мордвинов Родину и русского человека — простого крестьянина, рабочего, живущего по законам правды, справедливости, суровой морали и человеческой нежности.

Мордвинов любил Толстого, Достоевского и Шолохова, Репина, Малявина и Врубеля. Мордвинов любил русское искусство, которое вселяет в сердце радость и веру в то, что «человек все может сделать» (если воспользоваться словами одного из любимых его героев — словами его Тиграна). Он верно служил этому искусству.

Вот почему Мордвинов так увлеченно играл в годы войны роль генерала Огнева («Фронт» А. Корнейчука): он увидел в этом герое творческую личность, сильный интеллект, свободный и смелый, вот почему так полюбились людям его колючий, вздорный, но яростно честный академик Верейский («Закон чести» А. Штейна), его подпольщик Ваграм и коммунист Тигран. Вот почему так радостно встречаем мы снова и снова лучшего из киногероев Мордвинова — легендарного комбрига Котовского, «сказочно красивого, по-сегодняшнему живого», как говорил о нем сам Мордвинов.

Вот почему трагически рано оборвавшаяся артистическая жизнь Мордвинова завершилась созданием образа необыкновенной силы и ярко современного смысла — созданием образа человека-красавца, истинного партийца, рабочего-труженика Василия Забродина в пьесе Исидора Штока «Ленинградский проспект».

Сам Мордвинов так определил живую думу своего творчества: «Народ желает видеть в своем герое то лучшее, что он — народ — о себе знает».

Это «лучшее» в своем народе Мордвинов всегда знал и стремился раскрыть в своем искусстве. Это «лучшее» он находил в самом себе, ибо был истинным сыном своего народа, ибо был артистом русским, народным: в высоком первоначальном, обязывающем и прекрасном смысле этого слова.

Мордвинов был великолепным русским человеком — чистым, сильным, преданным фанатично и несломимо тому делу, которому служил. Да, он именно служил театру. Огромно было в нем чувство ответственности, огромна была его преданность тому искусству, в которое он верил, его стойкость — непоказная, постоянная, не поддающаяся соблазнам и проверенная тяжкими испытаниями.

Мордвинов ушел от нас душевно молодым. Вспоминаю, Как ученически послушно, доверчиво и до опьянения увлеченно работал он — как бы совсем заново — над последним вариантом «Маскарада». Работа, работа, работа — а силы Мордвинова явно убывали. Нам, его товарищам, не очень верилось, что этот могучий организм серьезно подточен, излишней мнительностью казались жалобы Николая Дмитриевича на недомогание. А он задыхался. Задыхался и подчас с трудом доигрывал спектакль…

Теперь мы знаем — это не была мнительность. И жалобы Мордвинова были лишь подтверждением преодолеваемой им болезни — он выступал и вновь выступал на сцене, рассчитывая побороть немощь. И снова здесь звучит в полную силу богатырский характер Мордвинова, его презрение к слабости, утверждение воли к жизни.

Мордвинов ушел от нас. Как оценить то, что потеряли мы, потеряв Мордвинова? Не просто одним человеком, одним актером стало меньше — от нас ушел удивительный, редкий человек и с ним что-то остро ощутимое, значительное, прекрасное, может быть, в чем-то не до конца разгаданное, но бесконечно драгоценное.

Он был одним из первых среди нас и таким оставался до конца дней своих. Своей несокрушимой силой и верой, своей стойкостью и рыцарской преданностью искусству он утверждал высокую миссию театра, утверждал жизнь в ее неисчерпаемости и красоте, веру в завтрашний день театра. Он умножал силы каждого, кто был рядом с ним, кто объединялся с ним такой же верой в дело, доверием товарищу по театру, а главное — своей мечтой о театре и верой в то, что мечта эта чиста и непреложна. Мордвинов был дорог нам верой в возможности человеческие — «сегодня, здесь, сейчас» создавать искусство театра, зовущее людей быть чище и выше.