Московский Монмартр. Жизнь вокруг городка художников на Верхней Масловке. Творческие будни создателей пролетарского искусства - Татьяна Васильевна Хвостенко

вокалу. Он был любимцем артистов Мариинского театра, знал всех, не пропускал ни одного спектакля. Владимир Нерода был духовно близок с моим дядей Владимиром Хвостенко, известным теоретиком музыки, написавшим учебник по гармонии, по которому учатся студенты не только России, но и мира.

Я не знаю, как Владимир Нерода познакомился с Дмитрием Шостаковичем, но он был не только большим другом этого композитора, он его просто обожал и всячески популяризировал его творчество. Владимир стал одним из инициаторов организации исполнения «Героической симфонии» Шостаковича в блокадном Ленинграде. Когда голодные, обессиленные люди в нетопленом, холодном зале аплодировали музыке – это было ощущение Бога, Его величия. Совершенно очевидно, что они получили невиданный заряд жизненной энергии.

И Владимиру Нероде сила музыки Шостаковича помогла перенести блокаду. Он выжил и все последующие годы был верен Шостаковичу и его таланту.

От Харбина до Парижа

Дядя Натальи Федоровны Нероды, жены Георгия Васильевича, в 1895 году уехал в Харбин, на строительство КВЖД. Этот город славился множеством кафе, где выступали японские танцовщицы. В одну из них дядя Натальи Федоровны так влюбился, что вскоре предложил ей руку и сердце. Они прожили вместе до 1916 года. Строительство железной дороги заканчивалось, и надо было возвращаться в Россию. Дядя умолял жену-японку поехать вместе с ним, но она была непреклонна. Тогда он попросил отдать ему хотя бы одного из троих детей и получил двоих – старшего Павла и младшую Нами. Так Нами и Павел оказались в России. Нами, которую здесь стали звать Еленой, была миниатюрной женщиной с присущими японкам манерами. Когда она смеялась, вокруг глаз образовывались лучики, а губы были всегда плотно сжаты, и казалось, что она не смеется, а как-то загадочно улыбается.

Нами часто приходила в гости к своей двоюродной сестре, в семью Нероды, мой отец был от нее, как говорится, без ума. Он научил ее ретуши, и она стала классным специалистом-ретушером. Но эта тихая хрупкая японочка так и осталась одна, не сумела устроить свою личную жизнь.

А Павел стал моряком. Когда случилась революция, он со своим кораблем оказался в Турции, а потом уехал во Францию. Там женился, у него родились две девочки. Он все время пытался узнать о судьбе Нами, но разыскал ее только когда пришла хрущевская «оттепель», через Нероду, и прислал приглашение приехать в Париж. Но Нами не пустили, а через месяц Павел умер; так брат и сестра и не встретились. Зато дочери Павла – Ксения и Ирина – приезжали в Москву, к Нероде; с москвичами они и потом поддерживали связь.

Нами умерла, завещав свое имущество племянницам, которые его так и не смогли получить.

И еще о Харбине

Во время поездки в Австрию я познакомилась с очень интересной женщиной – Людмилой Хейсу. Ей было тогда уже почти сто лет, но она не потеряла своего обаяния: прекрасно сохранившаяся внешность, живой голос, заразительный смех, раскрепощенные движения – все это просто завораживало. Детство и юность ее прошли в Харбине.

Вспомнив о дяде Натальи Федоровны, о его жене-японке и о Нами, я стала расспрашивать ее про Харбин, про строительство КВЖД. И вот что она мне рассказала.

Так как эта дорога была русско-китайской, то русские власти настояли, чтобы железнодорожные станции и дома в Харбине были построены в русско-китайском стиле. Вскоре здесь появились русские архитекторы и инженеры, Харбин был разделен на сферы влияния. Сначала рядом с пристанью появились хорошие большие магазины, и здесь стали селиться русские, приехавшие строить железную дорогу; потом для них построили совершенно новый русский город. Прекрасные дома классического стиля, окруженные большими роскошными садами, школы, магазины, детские сады, кафе, театр-варьете и другие здания – все эти постройки придавали городу вид богатого и роскошного, вид города нового типа. В Харбине было много разнообразных колоний: русско-крестьянская, русско-еврейская, польская, немецкая, армянская, грузинская. Недалеко от Харбина находился Модягол, в котором жило бедное русское население, обслуживавшее богатых русских. В пригороде под названием Нахаловка в дешевых квартирах ютились портнихи и мастеровые – тоже обслуживающий персонал богатых русских, живущих в Харбине.

На окружающих город сопках обитали нищие китайцы, которых называли «хункузами». Кормились хункузы воровством и даже воровали детей. С ними не знали как бороться, и только японцы, оккупировавшие в 1936 году Маньчжурию, быстро покончили с хункузами, уничтожив их поселения.

Я вспомнила о Вертинском:

– А вы его знали?

– Да. Мне было 18 лет, когда я впервые его увидела. У него был собственный ночной клуб, который назывался «Ренессанс»; здесь он, в сопровождении цыганского табора, пел песни собственного сочинения. Это было сказочно, неповторимо. Вертинский всегда выступал во фраке с красивой гвоздикой в петлице – утром с красной, вечером с белой. Он имел колоссальный успех, ночной клуб всегда был переполнен.

В Харбине был театр, в котором Вертинский время от времени также давал концерты. Театральная программа здесь была разнообразной, показывали оперу, балет, но задействованы были в основном русские артисты. Харбин слыл культурным городом, здесь имелся университет, в котором могли учиться и русские, и японцы, и китайцы. Жизнь в Харбине протекала спокойно, размеренно. Моральный дух общества был высок, и, если кто-нибудь «терял лицо», с ним просто никто больше не имел дела.

Юрий Георгиевич Нерода и кое-что о памятниках

Сын Георгия Васильевича и Натальи Федоровны Юра Нерода – особенно дорогой для меня человек. Он мой ровесник, свидетель всей моей жизни. И наши отцы, и мы жили почти одной семьей, дружили, учились, страдали, радовались.

В 1939 году Юрия Нероду призвали в ряды Красной армии. Так как он был спортсменом (занимался боксом), его оставили служить в Москве, в Черниговских казармах. Но в начале мая 1941 года полк неожиданно передислоцировали в Белоруссию. Многие понимали, что приближается война, и Юрий говорил об этом родителям. Неправда, будто никто не знал, что Гитлер готовит наступление на СССР, его ждали уже в сороковом году; среди солдат ходили упорные слухи о войне. Ребята с Масловки очутились в разных точках страны еще до ее начала: Саша Радимов, близкий друг Юрия, оказался в Севастополе, Сережа Луппов – под Москвой, Юрий – в Белоруссии.

Юрий попал в окружение, а выйдя из него, стал после контузии фактически инвалидом. Однако он все силы отдавал скульптуре, и вскоре его работа в дереве «Партизан» завоевала признание. Его приняли в Союз художников, он стал принимать участие в выставках, у него появились друзья-скульпторы, его имя стало часто появляться на страницах газет и журналов. И мне хочется поподробнее рассказать о его творчестве.

Юра любил работать с разным материалом: с камнем, с гипсом… Его портреты из мрамора стали выставляться на выставках в Манеже, но коронное его дело в искусстве – памятники. Он участвовал во многих конкурсах и побеждал в них. Казалось, что его творчество