Письма моей памяти. Непридуманная повесть, рассказы, публицистика - Анна Давидовна Краснопёрко
Письма моей памяти. Непридуманная повесть, рассказы, публицистика читать книгу онлайн
Минское гетто до сих пор остается незаживающей раной на теле Европы. В годы Второй мировой здесь гибли тысячи евреев СССР, а также евреи, вывезенные в Минск из Германии, Австрии, Чехии… Еще не все тайны гетто открыты, не все истории рассказаны…
Впервые на русском языке как отдельная книга представлена документальная повесть минчанки Анны Краснопёрко «Письма моей памяти». Когда в Минск пришла война, Анне было почти 16 лет. Она – свидетель, всё видевший, всё помнивший и впоследствии сумевший написать об этом.
Повесть «Письма моей памяти» дополняют партизанские рассказы автора, также впервые публикуемые на русском языке, и ее очерк о Германии. Завершают издание послесловия мужа и сына Анны Краснопёрко о том, как жила семья и как создавалась книга.
В прозе и публицистике, в своих публичных выступлениях Анна Краснопёрко говорила о том, что война выявляет и худшее, и лучшее, что есть в человеке, дает примеры высочайшего проявления духа всех людей, без деления на национальности, – русских, немцев, евреев, белорусов…
– Прыгайте на подводу, – мама выпихивает нас из колонны.
Мы вскакиваем на подводу, мама за нами. Селянин бешено гонит коня. Сзади суматоха, крики, стрельба. Выстрелы нам вдогонку. Но мы уже далеко от колонны. Срываем желтые латки со спины.
– Бегите! Спасайтесь! – кричит селянин.
* * *
Прячемся в каком-то разрушенном здании. Мама сама не своя:
– А бабушка наша пошла, пошла, бедненькая…
Глаза у мамы незрячие.
– Куда их повели? Родная ты моя, мамочка…
Мы все плачем. Отчаянию нет конца.
Выходим из руин. Куда идти, куда деться? Остановились на площади Свободы. Смотрим, люди направляются в костел. Вспоминаю, как мы, пионеры, когда-то занимались антирелигиозной пропагандой. Дожидались верующих после службы и говорили им, что религия – опиум для народа.
Мама говорит, что нужно зайти в костел. Подумают, что и мы верующие.
– Постоим немного, погреемся и пойдем…
В костеле все стоят на коленях. Мама говорит и нам сделать то же самое. А я стою, не могу… Мама умоляюще смотрит на меня, шепчет:
– Не привлекай внимания… Нас же схватят.
Когда окончился молебен, выходим из костела. Куда идти теперь? К друзьям-белорусам? Опасно для них и для нас. Дорога одна – снова в гетто.
* * *
Решаем подойти к гетто со стороны Замковой. Подходим ближе. Неподалеку прохаживается часовой. Удивительно, но он в красноармейской шинели. Мы просим у часового разрешения пройти в наш дом, взять кое-что из вещей.
– Вы же наш, в красноармейской шинели, – говорю я.
Мама дергает меня за рукав.
– Какой ваш? – вдруг кричит часовой.
– Позвольте нам, – просит мама, – взять теплое пальто. Возьмем и пойдем…
Часовой оглядывается по сторонам. Вокруг ни души. Толкает меня вперед.
– Иди! Только быстро… А вы туда, подальше отсюда, – приказывает маме с Инной.
Я вбегаю в дом. Это уже не дом – кладбище. Еще несколько часов назад тут жили, ходили, разговаривали люди. Табуретка нашей любимой бабушки, на которой она грелась у печки. Кровать несломленной Тэмы. Матрац у шкафа, на котором спали Дина и Эра. Кому причинили зло эти люди? За что? За что такое?
Горько, навзрыд плачу, присев на табуретку. Глазами ищу пальто и торбочку с едой. Чего я сижу? Надо скорей, скорей!
И вдруг, как привидение, на пороге два немца в серо-зеленых шинелях. На груди большущие бляхи. Патрульная служба военно-полевой жандармерии… Я не услышала, как они вошли в открытые двери. Цепенею от страха, с ужасом гляжу то на бляхи с цепями, то на сапоги. Голос немца заставляет опомниться:
– Wer bist du? Eine Judin?[6]
Самой не верится, но чувствую, как уплывает страх. Конец так конец!
– Jawohl, – говорю я, – eine Judin[7].
Немцы переглядываются.
– Wo ist deine Mutter?[8]
– Dort, – показываю на улицу, – und Schwester dort[9].
– Wo ist dein Vater?
– In der Roten Armee[10].
Вот вам, гады! Я уже не боюсь! Убивайте! Я еврейка! Мой отец в Красной армии! Убивайте!
Немцы снова переглядываются.
– Was machst du jetzt da?[11]
Отвечаю, что пришла после погрома, что мы здесь жили…
– Armes Kind[12], – говорит немец и спрашивает, где я выучила немецкий язык.
Я отвечаю, что мы изучали немецкий в школе, что я пришла взять вещи. Немец бросает мне чужие вещи, приказывает, чтобы я взяла их с собой. Я говорю, что чужое мне не нужно.
Немец спрашивает, чья это аптечка на стене. Отвечаю, что мамина.
– Ist deine Mutter Arzt?[13]
Киваю головой. Он осматривает аптечку.
– Arme Apotheke[14].
Второй немец все время молчит.
С улицы доносится шум. За окнами толпа.
– Räuber[15], – немец объясняет напарнику, что мародеры пришли за вещами погибших.
Мне он позволил взять необходимое.
Неужели отпустят? Не верю всему, что происходит. Накидываю пальто, хватаю торбочку с продуктами. Выхожу. Немцы идут сзади. Одна мысль пульсирует в висках: «Теперь расстреляют…»
Слышу выстрел. Он прогремел там, где мама с сестренкой. Кидаюсь туда. Мама держится за окровавленную руку и оседает, не может стоять. Мы подхватываем ее. Надо спасаться…
После побега
Мы в котельной инфекционной больницы. Пришли к маминому довоенному знакомому, доктору Кулику. Он сделал маме перевязку. Хорошо, что рана несерьезная. Но мама такая слабая от голода, от пережитого. Все время плачет по бабуле.
Нет бабушки, нет маминой мамы. Нельзя без боли вспоминать ее вылинявшие глаза, седые космочки волос, руки со вздутыми венами. Руки рабочего человека.
Боюсь за маму, чтоб совсем не ослабла, не свалилась.
– Пусть бы и она вместе с нами бежала, – в отчаянии говорит мама и горестно, тоненько, как дитя, плачет.
Но бабушка с ее опухшими ногами не могла бежать. Вообще то, что мы вырвались, невероятная случайность. Если б не эта сельская подвода, мы бы ни за что не спаслись.
Доктор Кулик ищет нам пристанище. А в котельной так хорошо, так тепло. Но к нему все время приходят какие-то люди. Кажется, мы мешаем ему. По-моему, здесь был человек из города, белорус или русский. Светловолосый, светлоглазый.
…Доктор Кулик нашел, где спрятаться, – в Слободском переулке. Несколько дней нужно подождать. Ночуем в тайном укрытии у маминого друга – доктора Красносельского. Он живет рядом с Юбилейным рынком, около юденрата. Тут же неподалеку живет режиссер Михаил Зоров – гордость белорусского театра.
Еще висят в городе афиши с названием спектакля «Последние», который он поставил. Я была на премьере. Незабываемое впечатление. Счастливое воспоминание из былой жизни! Михаил Зоров все расспрашивает маму, Инну, меня, как мы бежали из колонны.
…Уже известно, где расстреляли ту колонну. В ней погибла и наша бабушка. В Тучинке…
Фахарбайтер
Еще одно немецкое слово у всех на устах: «фахарбайтер». Оно означает – специалист. К специалистам относятся портные, сапожники, каменщики, плотники и т. д. Одним словом, люди, имеющие рабочую профессию. Немцы выдают им на работе дополнительный паек. Пошли слухи, что их не будут расстреливать. Люди интеллигентных профессий начали думать, вспоминать, что они умеют делать, чтобы выдать себя за фахарбайтеров.
Ромка
Маленький Ромка подбегает к проволоке.
Он ждет колонну, в которой должна быть его мама. Мама принесет что-нибудь поесть. Ромка погрыз уже угол печки. Но это не насытило его.
Наконец, вот она, мамина колонна! В ней впереди тети Фаина и Юля. А вон и мама… Она издалека машет ему рукой. Может, хлеб несет? Ромка не выдерживает, бежит к ней по ту сторону проволоки. Он уже совсем около мамы. Но кто-то сзади хватает
