Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

Обложка книги Г. Андерсена о Литвинове

Его секретарь ответил, что советский закон запрещают вывозить русские деньги за границу, и министр иностранных дел Литвинов не станет нарушать этот закон»[43]. На вопрос, когда ребе последний раз виделся с братом, был дан ответ: «Пару лет назад. Я был тогда в Белостоке и узнал, что через него идет в Женеву скорый поезд с моим братом. Я пошел на платформу, чтобы увидеть его, но полиция и охранники меня не пускали. Тогда я стал кричать: «Меер! Меер!» Мой брат выглянул в окно вагона, узнал меня и вышел на платформу. Мы поговорили пару минут, он дал мне дорогую сигару и немного рассказал о своей жизни советского министра. Когда я стал упрекать его в том, что он утратил веру в Бога, он спросил: «Откуда ты это знаешь?» – и поспешил обратно в вагон»[44].

Странное дело – интервью датировано 1938 годом, а антисемитская брошюрка, описывающая тот же случай, вышла двумя годами раньше. Видимо, составители «Памятной книги» перепутали дату. В любом случае можно не сомневаться, что очень скоро боголюбивый ребе и вся его семья стали жертвами нацистов, захвативших Белосток в 1941 году. Уже в первые дни оккупации они сожгли сотни евреев в исторической Большой синагоге, а позже уничтожили практически все еврейское население города – более 40 тысяч человек. Среди немногих выживших оказался и упомянутый сын раввина Азриэл Валлах – в базе данных жертв Холокоста сказано, что ему удалось бежать из Треблинки и после войны уехать в Израиль.

Сам Литвинов не любил вспоминать детские годы. В воспоминаниях, написанных в 1930-х годах, он подытожил: «Мои детство и юношество ушли в весьма туманную даль, и я это очень мало помню. Не стоит об этом рассказывать»[45]. Все, что мы знаем, – воспоминания упомянутой Пуа Раковской: «Меер учился в хедере у ребе Калмана Саперштейна и прочел однажды замечательную проповедь на бармицву[46]. Один из тех, кто ее слышал, муж моей кузины ребе Залман Бен-Тувим, говорил, что Меер Валлах – большой негодник, но очень умен. Ребе Калман часто говорил, что этот шойгец (озорник. – В.Э.) когда-нибудь станет важной персоной»[47]. Понятно, что мемуаристка писала это много лет спустя, уже зная о советской карьере «негодника» и относясь к ней крайне отрицательно.

Все биографы нашего героя отмечают случай, о котором он пишет в воспоминаниях: «С царской тюрьмой я познакомился, когда мне было пять лет. Не думайте, товарищи, что царское правительство обладало даром предвидения и хотело посадить меня за мою деятельность. Жандармерия относилась подозрительно к моему отцу. Однажды меня, пятилетнего мальчика, разбудили среди ночи, стали рыться в моей постели и т. д. Надо сказать, товарищи, что отец этого не заслужил. Он никакого понятия о социализме не имел и в революционном движении не участвовал, но дело заключается в том, что один хлеботорговец из-за конкуренции написал на него донос, что он занимается социалистической деятельностью. В доказательство этого он указывал на то, что отец мой часто ездил за границу. Результатом этого было то, что его продержали недель шесть в тюрьме и на два года оставили под надзором полиции»[48]. Далее Литвинов говорит, что почему-то ему единственному из членов семьи разрешили навещать отца в тюрьме и это оставило «глубокий след» в его душе.

Н. Корнев в своей книге описал этот сюжет в слезливо-галантерейном стиле: «Дружная трудовая семья. Глава семьи, мелкий служащий, дома отдыхает от хозяйского произвола и рассматривает свой домашний очаг как некую надежную гавань среди бурного житейского моря. И вдруг глубокой ночью раздается грубый, наглый стук в дверь. В квартиру врываются царские жандармы. Происходит обыск, жестокий в своей бессмысленности, циничный в своих подробностях»[49]. Советский агитпроп всегда приписывал революционерам «трудовое» происхождение – например, отца Красина, высокого полицейского чина, в биографиях тоже называли «мелким служащим».

П. Раковская утверждает, что семья Валлахов, несмотря на обилие детей (не менее восьми от трех браков), жила довольно обеспеченно, поскольку ее глава был не простым клерком, а «человеком», или доверенным лицом, банкира Мейлаха, выполнявшим его важные поручения. Он имел большую квартиру на престижной Новолипской улице и пользовался уважением в городе. А вот хлеботорговцем он к тому времени уже не был (о чем пишет и Литвинов), и конкурент никак не мог на него донести. Х. Филлипс приводит более правдивое объяснение: после убийства Александра II полиция в разных, в первую очередь пограничных, губерниях на всякий случай хватала всех подозрительных, и «умник» Валлах, что вполне понятно, попал в их число[50]. А. Поуп, как обычно, придает истории фантастический оттенок: «У Валлаха было множество верных друзей, и толпа много часов ждала перед тюрьмой, чтобы приветствовать его освобождение»[51].

Тот же автор пишет, что арест отца превратил Литвинова (в пять лет!) в революционера так же радикально, как Владимира Ульянова – казнь брата. На самом деле все было куда сложнее. Литвинов вспоминает: «С раннего детства я стал интересоваться политикой, читал газеты. Я помню, мой отец с особой гордостью рассказывал, что я вот («мой маленький сын») могу перечислить на память все государства и даже всех министров. Я тогда к министрам относился с большим уважением, чем сейчас, когда я их знаю лично»[52] – фирменный литвиновский юмор. О своих ранних взглядах он пишет так: «Я очень рано стал тем, что можно назвать либерал-радикалом, читал либеральные газеты, возмущался мероприятиями царского правительства, полицейской властью. Очень рано я стал сомневаться в религии и помню, что одной из первых клятв, которые я дал себе в жизни, – это была клятва бороться с религией»[53]. Возможно, это тоже придумано задним числом – юный Меер послушно ходил с родителями в синагогу, да и в хедере, как мы знаем, был на хорошем счету.

Белостокское реальное училище. Открытка конца XIX в.

Революционные взгляды могли зародиться у него в реальном училище, куда отец, как истинный «маскил», отдал его в 13 лет после окончания хедера. Белостокское реальное училище было образовано из гимназии в 1872 году; там преподавали математику, физику, химию, естественные науки. Большое внимание уделялось техническому опыту: «Под руководством преподавателей, иногда инженеров, состоящих при известных сооружениях, заводчиков и фабрикантов, ученики знакомились с производствами на деле»[54]. Из гуманитарных предметов преподавались русский язык и словесность, немецкий и французский языки, история. Проводились