Мухтар Маи - Обесчещенная

— Но он был там!

— Ты можешь уточнить, что Фаиз был там, да: про это известно. Но настаивать на том, что это он приказал, — нет, ни в коем случае. Скажи, например, что Фаиз произнес такую фразу: «Вот она пришла, простите его!»

Тут уже я рассердилась:

— Все, что я должна сказать, я знаю, я уже это сделала! Я не должна слушать, что ты рассказываешь!

Я снова оказалась в коридоре, с намерением покинуть это место. Я была унижена и возмущена. Мне было ясно: этот полицейский любой ценой хочет, чтобы я обелила Фаиза, он думает, будто произвел на меня достаточное впечатление, чтобы я подчинилась. Ах, он знает Фаиза! И говорит, что тот «совсем не злой». Однако половина деревни знает, на что способен Фаиз. Знает мой дядя, знает мой отец. Шаккур и я стали его жертвами, но поскольку он «совсем не злой», как говорит этот полицейский, он довольствуется тем, что препятствует людям моей касты купить несколько квадратных метров земли и забирает их для себя. Именно так: феодальное право. Начинается с земли, а кончается изнасилованием.

Может быть, я неграмотная и бедная, может быть, я никогда не вмешивалась в дела мужчин, но у меня есть уши, чтобы слышать, и глаза, чтобы видеть. И у меня есть голос, чтобы говорить то, о чем мне есть что сказать!

Полицейский вышел вслед за мной. Он отвел меня в сторону, подальше от отца и муллы, которые все еще ждали у дверей другого кабинета.

— Поди, поди-ка сюда, слушай хорошенько... Успокойся, Мухтаран Биби. Послушай, надо повторить то, что мы тебе говорим, потому что это лучше для тебя, лучше для нас.

У меня не было времени ответить ему, потому что другой полицейский повел отца, муллу и Шаккура в кабинет со словами:

— Давайте сюда, надо кое-что сделать, сейчас вы подпишете, и мы заполним остальное!

Он взял три листа бумаги, на которых ничего не было написано, и закрыл за ними тремя дверь.

Вскоре он вышел из кабинета и подошел ко мне:

— Твой отец, мулла Раззак и Шаккур согласны, они подписали, а остальное мы заполним сами. Четвертая страница для тебя. Значит, сделаешь как они, поставишь палец, чтобы подписать. А мы напишем на бумаге в точности то, что ты сказала, без проблем. Прикладывай палец!

Мулла подписал, а ему я доверяла. И я сделала, как просил полицейский, приложила палец внизу чистого листа бумаги.

— Вот и хорошо. Видишь, это простая формальность. Через какое-то время мы отведем вас в суд, к судье. Подождите здесь.

Часам к семи вечера, на заходе солнца, нас повезли на двух полицейских машинах. В одной был мулла, в другой мы трое. По дороге полицейские получили сообщение от судьи, в котором он объяснял, что не может прибыть в суд, потому что у него гости. Он просил, чтобы нас привезли к нему домой. Мы приехали к нему домой, но он изменил мнение.

— Нет, здесь не годится, слишком много народу. Все-таки лучше сделать это в суде. Везите их туда, я подъеду следом!

Мы ждали перед входом в суд, на улице, и, когда судья приехал, я увидела полицейскую машину, которая привезла Фаиза и четверых других, тех, кого я плохо различила ночью. Я узнала только Фаиза, но предполагала, что остальные четверо были как раз те, кто меня насиловал.

Я не знала, что их тоже вызвали в суд. Между собой мы не говорили из-за полицейских. Шаккур казался грустным, подавленным. Печать пережитого оставалась на его лице, даже притом, что кровь по нему больше не струилась. Мой брат до сих пор разговаривал только с отцом. Я надеялась, что он тоже сумеет защитить себя. Но он был молод, еще так молод, а ему в один день пришлось предстать и перед полицией, и перед судьей. Не знаю, советовали ли ему, как и мне, не обвинять никого.

К счастью, отец был с нами. Он защитит нас, как всегда это делал, в отличие от других отцов, готовых пожертвовать сыном или дочерью, лишь бы самим избежать неприятностей. Он поддерживал меня при разводе, когда понял, что мужчина, выбранный мне в мужья, ведет себя некорректно, что это бездельник, не сдержавший своих обещаний. Он остался твердым, как и я, пока я не получила талак. Талак выдается только мужем и означает его согласие с разводом. Без этого женщина не может развестись: свою просьбу она должна подтвердить перед судьей, а это стоит дорого и не всегда позволено. Я обрела свободу благодаря отцу и своей настойчивости — единственной силе, которой мы обладаем перед лицом мужчин. И мой отец верил, что в соответствии с племенным законом Фаиз на собрании деревни должен принять мою просьбу о прощении. Такой закон был когда-то принят. Он мне про него говорил. Даже когда речь идет об убийстве в семейных делах, то и тогда прощение возможно. В действительности же этот закон на руку лишь наиболее сильному: он может простить оскорбление, но не обязан это делать.

Но раз мастои не простили, я тоже не прощу. Оскорбление, которое якобы им нанесено, не идет ни в какое сравнение с тем, что пережили я и мой брат. Честь принадлежит не только касте мастои.

Я стояла перед судьей: на сей раз первую допрашивали меня. Это был представительный человек, очень вежливый — первый, кто попросил принести стул, чтобы я смогла сесть. Вместо того чтобы восседать в своем судейском кресле, он устроился напротив меня, по другую сторону стола. Он также попросил принести графин с водой и стаканы. Я пила воду, как и он, и была ему очень признательна, потому что день для меня был тяжелый.

— Послушай, Мухтар Биби. Помни, что ты перед судьей. Говори мне только правду, расскажи обо всем, что произошло. Не бойся. Я должен знать, что случилось. Здесь ты одна со мной, и мой помощник будет записывать все, что ты скажешь. Это суд, и я здесь, чтобы знать. Говори откровенно.

Я начала свой рассказ, стараясь быть спокойной, но горло сдавило. Рассказывать об изнасиловании — непростое испытание. Судья подбадривал меня, не забывая напоминать:

— Будь внимательной, говори мне правду. Без нажима, без паники, говори все как есть.

Я в самом деле почувствовала к нему доверие. Благодаря тому, как он держал себя, я почувствовала, что это беспристрастный человек. Его внимание было не таким, как у полицейских, он не начал с того, чтобы мне угрожать или говорить вместо меня; он хотел только правду. И слушал с большим вниманием, без презрения. Когда видел, что переживания бросают меня в дрожь и пот, он останавливал меня:

— Не торопись, успокойся. Выпей воды.

Беседа длилась полтора часа. Судья хотел знать все подробности того, что произошло в том проклятом хлеву. Я рассказала все. Все то, что не рассказывала никому другому, даже собственной матери. Затем он пересел в судейское кресло.

— Хорошо, что ты рассказала всю правду. Бог решит.