Стоп-кадр. Легенды советского кино - Николай Ирин

В картине Надежды Кошеверовой «Шофер поневоле» начальник Главупрснабсбыта Пастухов обращается к своему водителю Саврасову с увещеванием: «Не будем выделяться!» Поскольку Саврасова играет Филиппов, реплика звучит нелепо, не по адресу. Выделяться – его миссия, призвание, если угодно, биологическая программа. Человек цельный, талантливый и красивый не стесняется и не юлит, ибо живет в соответствии с определенным и внятным внутренним законом.

В биографических текстах о нем всегда делают акцент на высоком росте. Хотя, согласно точным антропометрическим данным, тот составлял 184 см. Не маленький, но и не великанский. И тем не менее Филиппов производил впечатление гиганта. Выходит, за счет внутренней работы. Он всегда на пятачке гротеска, на грани хорошего вкуса. Грань эту не переходил никогда, обладал безупречным чувством меры. И замечательно, что не стал танцовщиком: у балета в сравнении с кино аудитория невелика. Отсюда – кратчайшее из возможных резюме: подлинно народный артист.

Юрий Васильевич преображает профессию

Юрий Яковлев

Юрий Васильевич Яковлев (1928–2013)

Искусство Юрия Яковлева заразительно. Едва увидишь этого актера, пусть даже в малоизвестной кинокартине или эпизоде из полузабытой театральной постановки, возникает ощущение, что тебя помимо воли подключают к Высокой Игре. Разумеется, его персонажи интегрированы в сюжет, а взаимодействие с партнерами – образцово равновесное, однако сигнал оттуда идет скорый и властный: ты на территории высокохудожественного воплощения; оно очень похоже на жизнь и многое про нее расскажет, но самой жизни все равно не тождественно. Юрий Васильевич гениально олицетворяет принцип творческого преобразования – из обыденного в чудесное.

В одном из последних интервью он вспоминает московское детство, проведенное в двух шагах от Каретного ряда и сада «Эрмитаж». Голос заметно оживляется, когда Яковлев перечисляет дворовые игры. Очевидно, для него это нечто весьма важное, не утратившее былого очарования: «Мы играли в «казаки-разбойники», в «штандер», «12 палочек» и лапту. Нам запрещали гулять дальше Петровских ворот, но мы, играя… убегали на Петровку, на Кузнецкий мост». Глаза при этом загораются, мэтр в конце жизненного пути как будто заново переживает пленительный азарт подростковых забав.

Гены внесли свою лепту: родитель, подвизавшийся на поприще юриста, перед этим два года проучился в Консерватории, а затем, бросив музыкальный вуз, попросился в Московский Художественный, куда его опять-таки приняли. «У отца был очень красивый певческий баритон, – рассказывает Яковлев. – После Консерватории он пришел к Леонидову, и тот, по рекомендации Станиславского, его взял. Отец проработал в МХТ около года, но ушел и оттуда, поступив в результате на юридический факультет Московского университета». Особые слова актер находит для матери, которая работала в медицине, хотя и не получила высшего образования из-за начавшейся Первой мировой: «Подобной женщины в жизни я больше не встречал: такой доброты, такой преданности, такой любви к людям. Она любила всех, и ее все звали Лелечкой до последних дней жизни».

В 1948-м Юрия принимают в Театральное училище им. Б. Щукина. По одной из легенд, на вступительных экзаменах относительно недавно вернувшийся с фронта и уже принимавший участие в отборе Владимир Этуш на его выступление отреагировал грубовато-саркастически: «Молодой человек, Вас ждут заводы!» Что ж, талант талантом, но качественного обучения не заменит и он. Яковлев еще какое-то время не может справиться с новыми вызовами – в конце первого курса едва не отчислен за двойку по актерскому мастерству. Спасает театральный педагог Цецилия Мансурова. Вахтанговская школа на этот момент сильно отличается от других, а впоследствии Юрий Васильевич станет едва ли не самым ярким выразителем ее достоинств.

В 1922-м Владимир Немирович-Данченко откликнулся на смерть Евгения Вахтангова такими словами: «В своей работе Художественный театр, всячески укрепляя закон внутреннего оправдания, должен был прибегать к различным приемам, – даже в создании как бы закулисной этики и к внедрению строгой дисциплины, – и, естественно, впадать в крайности. Наверное, мы тяжелили искусство. А Вахтангов это «отяжеление» отбрасывал. Ведь у него было природное органическое свойство во все вносить красивую легкость. Таким он пришел к нам еще учеником, таким он был тогда, – с легкостью распевающий шансонетки и умеющий почти анекдотически говорить о вещах, в сущности, трагических. Но эта легкость не свидетельствовала о легкомыслии. Нет – она была в умении передачи легкости».

Способ артистического существования Яковлева невозможно охарактеризовать лучше. Он добавил к унаследованному от отца волшебному голосу и природному актерскому дарованию преимущества вахтанговского метода. Вот отчего мы, зрители, внутренне воспламеняемся вслед за поручиком Ржевским из «Гусарской баллады», верим в сказочные превращения венценосного Дерамо из «Короля-оленя», как современника воспринимаем Ивана Грозного из «Ивана Васильевича…»: актер, получивший духовное наследство Вахтангова из рук его ученицы Цецилии Мансуровой, мог весьма убедительно, с максимальной достоверностью предъявить сколь угодно насыщенный условностями литературный материал.

«Я лицедей, – говорил Яковлев. – Люблю, чтобы люди, которых изображаю, были разными. Мне всегда нужно уйти от себя как можно дальше. Надо думать о руках, думать о походке персонажа». У него невероятно умное тело, он, кажется, никогда не сваливается в досужее умствование, отвлеченное конструирование характера, но, включив на полную мощность интуицию, демонстрирует образ целиком. Вахтангов требовал от актеров, чтобы каждый сценический момент был зафиксирован как застывшее скульптурное изображение. Именно так и работает Юрий Васильевич. Ипполит из «Иронии судьбы» воспринимается порой несколько пренебрежительно. Влюбленная во все перевоплощения Яковлева жена Ирина Леонидовна считает: «Его считают или Иваном Васильевичем, или Ипполитом. Это настолько несправедливо, потому что он так много мог, что это ему – раз чихнуть. А вот за эти «раз чихнуть» все сходят с ума». «Отец, конечно, мало сыграл, он должен был сыграть гораздо больше», – вторит ей младший сын артиста Антон.

Вряд ли есть нужда защищать мастера от сторонних мимолетных впечатлений. Гротески, к которым тяготел Евгений Вахтангов, провоцируют снисходительную досаду лишь тогда, когда их лепят заискивающие перед невзыскательной публикой горе-комики. Однако Яковлев – великий и по-настоящему серьезный исполнитель. Разглядеть в каждой его роли методологию выдающихся учителей – особое наслаждение. «Пусть умрет натурализм в театре!» – настаивал Евгений Багратионович, а Юрий Васильевич распространил данный принцип еще и на киноискусство. Проявил себя как доблестный рыцарь вахтанговской школы, неизменно нарушая правило «жизни в формах самой жизни».

«Ирония судьбы» – великое кино, но, пожалуй, самое большое откровение в нем – момент, когда Лукашин признается, что Ипполит, «если говорить честно», ему очень понравился. В действительности амплуа последнего – гипертрофированно заурядный человек с колоссальным самомнением, крайне недалекий зануда-эгоист. Однако же со словами Жени вольно или невольно соглашаешься: да, пожалуй, и нам, зрителям, Ипполит пришелся по