Шедевры и преступления. Детективные истории из жизни известного адвоката - Александр Андреевич Добровинский

никому ненужным бумажником. Вернувшись в Москву, Ростопчин теряет свою любимую дочь, на глазах чахнет от всего пережитого и перед кончиной дарит ненужное никому портмоне своему камердинеру, в семье которого оно так и провалялось до девяностых годов XX века. В это время кому-то в семье понадобились деньги, и вместе с семейным сервизом, столовым серебром и чем-то еще он продал ту самую sacoche пожилому и одновременно омерзительному (со слов рассказчика) старьевщику-антиквару. Старче сообразил, какую вещь он приобрел за недорого, но все равно пошел советоваться с… все с тем же профессором, сидевшим в настоящий момент напротив меня. Пока старьевщик ходил мочиться под предлогом мытья рук, профессор сфотографировал бумажник. Вот фотография с той встречи, и это действительно он. Беседа петербуржца с пожилым москвичом продолжалась уже за перелистыванием мемуаров Армана де Коленкура, французского дипломата, сопровождавшего императора в русском походе. В мемуарах свидетеля тех дней дается косвенное описание портмоне (бумажника), время от времени появлявшегося в руках императора или на его походном письменном столе. Совпадение описания в книге дипломата и предмета, принесенного стариком профессору, стопроцентное. Ученый, помешанный на периоде конца XVIII – начала XIX века, сделал королевское, как ему казалось, предложение старику, положив пачку денег на стол. Старик, не задумываясь, отказался от сделки и исчез на некоторое время из поля зрения профессора. Шло время, и страна, богатея, приходила в себя после шока перестройки. Точнее, богатели отдельно взятые люди. Но кто скажет, что они не являются частью страны? Как бы в доказательство последней мысли в Москве появился человек, зарабатывающий колоссальные деньги на постоянной основе. Будучи очень состоятельным человеком, полностью одержимым любовью к Наполеону, Виктор Батурин, родной брат первой московской леди, долларовой миллиардерши и по совместительству супруги московского мэра Юрия Лужкова, скупал по всему миру артефакты, связанные с обожаемым им историческим персонажем, платя баснословные деньги за раритеты двухсотлетней давности. Почему нет? Если есть такая возможность. Дальше следы бумажника для профессора теряются, хотя есть пара странных фактов, с ним связанных. Например, в двух или трех периодических московских продажных изданиях на протяжении нескольких месяцев появлялась фантазийная история об английском офицере, констатировавшем кончину императора на острове Святой Елены и забравшем себе на память портмоне Наполеона, с которым последний никогда не расставался. В середине шестидесятых годов прошлого века отпрыск английского офицера перебрался из-за сложной экономической ситуации на родине с острова в Лондон. Единственной статьей дохода острова Святой Елены на протяжении десятилетий было выращивание новозеландского льна с последующей выработкой из него крепчайшей веревки для нужд почты и армии Великобритании. Но когда в начале шестидесятых искусственные волокна заменили веревки и бечевки, экспорт единственного островного товара пришел к нулевой отметке на шкале. Наследник офицера, как уже было сказано, переехал в Лондон, бумажник захватил с собой и теперь, уже будучи стариком, хочет его продать.

Профессор был уверен, что эту белиберду придумал и дал деньги для появления соответствующих статей в СМИ Константин Сергеевич (старьевщик с мерзкой физиономией). Больше мой собеседник ничего не знал, кроме телефона гнусного типа.

Вернувшись в Москву, я начал поиск сведений об этом самом пресловутом КаЭс (практически Конституционный Суд). Меня немного удивляло, что, зная большинство спекулянтов и антикварщиков двух столиц, я никогда с этим Константином Сергеевичем не пересекался. Информация о нем приходила с разных сторон, надо сказать, шустро. Причем все независимые друг от друга источники давали одинаковую информацию. Гнусный старик по кличке “Освенцим” был дважды судим в советское и постсоветское время. Наводил воров-домушников на квартиры и дома собственных клиентов, неоднократно привлекался за скупку краденого. Считался очень серьезным специалистом в истории искусств XVIII–XIX веков. Вот почему мы и не пересекались. Я же собираю исключительно XX век. По выражению моего товарища и известного антикварного дилера Александра Хочинского, КаЭс всегда был очень худым, очень старым и очень противным. Приготовившись к сложному разговору с Освенцимом и набрав его номер, я вдруг услышал вместо мужского голоса женский. Представившись и описав себя в надежде на популяризацию человека в очках и бабочке с помощью отечественного телевидения, я получил ответ, что Наталия Петровна узнала мой голос и может что-то предложить из интересующих меня предметов. На вопрос, могу ли я переговорить с ее супругом Константином Сергеевичем, ответ последовал больше невнятный, чем четкий. “Два без трех не бывает, –  решил я. –  Вероятно, Освенцим опять неудачно навел группу захвата и теперь находится в каком-нибудь СИЗО на заслуженном отдыхе”.

Через два дня я сидел в настоящей пещере сокровищ. С потолка двухкомнатной квартиры свисали четыре очень хорошие бронзовые люстры разной величины. Русский ампир. Большая редкость. Стены были завешены всем, что придет в голову, а на полках стояло и лежало вперемешку и абсолютно беспорядочно все что угодно: книги, часы, шкатулки архангельской резьбы, подсвечники, бинокли, лорнеты и огромные веера. Наталия Петровна предупредила меня, что любит хороший и дорогой коньяк с пирожными. Желание дамы для меня всегда было законодательным актом, и я на всякий случай принес два вида коньяка. Честно сообщив, что гость дома – человек малопьющий, большого расстройства на лице хозяйки дома я не увидел. Мы выпили в пропорции: полрюмки один раз я – одна рюмка пять раз она. После этого разговор пошел как-то живее.

– Освенцим вам должен денег? Или взял вещь на комиссию и больше не перезвонил? –  началась шестая порция коньяка. –  Так я за него денег не отдам.

– Нет, что вы, Наталия Петровна. Мы даже не знакомы. Просто мне нужна кое в чем его помощь.

– Обращайтесь ко мне. Костя никогда не знал, что где лежит и что из товара с душком, а что чистяк.

– Не знал? Он что, в отъезде?

– В отъезде. С концами. Освенцим умер. Пару месяцев назад. Налейте мне еще. Можно сказать, совсем умер, гнилушка. О покойниках или хорошо, или никак. Так это я еще хорошо сказала.

Было похоже, что мои поиски заходят в тупик. Настоящую поддельную ассигнацию в сто рублей у бониста покупал почти наверняка он. Надо бы вернуться к тому человеку и проверить. Но зачем она ему понадобилась? Насколько я понимаю, платить Освенцим не очень любил. Чтобы гнилушка потратил такие деньги?! Невероятно…

– А что с ним случилось?

– Умер, я же вам сказала. А вы что ищете вообще? Это теперь все мое. Могу продать. И цены у меня другие. Не как у мужа были. Мне ему надо еще памятник поставить. Черного камня. На камне фамилия, имя, погоняло, годы жизни и надпись: “Только не вставай. Жена Г”.

– А почему “Жена Г”?