Как я стал собой. Воспоминания - Ирвин Ялом

случилось прочесть новеллу Андре Жида «Приключения Лафкадио», и мой взгляд зацепила меткая фраза: «История – это вымысел, который случился. А вымысел – это история, которая могла бы случиться». Эти слова задели меня за живое: они описывали именно то, что я хотел сделать – написать вымысел, который мог бы воплотиться. Я хотел написать такое происхождение психотерапии, которое было бы возможно, если бы история лишь чуточку повернулась на своей оси. Я хотел, чтобы события моего романа вполне могли произойти.

Начиная писать, я ощущал, как шевелятся мои персонажи, словно силятся еще раз прожить свою жизнь. Им требовалось мое полное внимание, но стэнфордские обязанности тоже многого от меня требовали: я учил ординаторов и студентов-медиков, присутствовал на факультетских совещаниях, встречался с пациентами, вел группы. Я понимал: чтобы написать этот роман, мне необходима свобода от всех отвлекающих факторов, так что в 1990 году договорился о четырехмесячном творческом отпуске. Как всегда, Мэрилин выбирала место для одной его половины, а я для другой. Я выбрал одну из самых тихих, самых изолированных групп островов в мире – Сейшелы, а она, как всегда, предпочла Париж.

Мы провели свой первый месяц на Маэ, главном острове Сейшельских островов, а второй – на острове поменьше, Праслине. Оба они были нетронутыми оазисами, окруженными живописными пляжами и почти сверхъестественно тихими: ни газет, ни Интернета, ни телефонов – самое благоприятное в моей жизни место для писательского труда.

Мы работали в первой половине дня: я – над своим романом, а Мэрилин – над «Кровными сестрами», английской расширенной версией ее изначально написанной по-французски книги о женщинах, которые собственными глазами видели Французскую революцию. Во второй половине дня мы осматривали остров, гуляли по пляжам и плавали с масками – и все это время персонажи постепенно оживали в моем сознании. По вечерам мы читали, играли в скрэббл, ужинали в единственном в округе ресторанчике, и я размышлял о развитии сюжета для работы на следующий день.

Я начинал осмотрительно, стараясь строго придерживаться исторических фактов везде, где было возможно. Первым, с чем предстояло определиться, был временной период. Я хотел, чтобы страдающий Ницше познакомился с терапией, и несколько соображений указывали на то, что это могло бы произойти в 1882 году, когда он задумывался о самоубийстве и особенно остро нуждался в помощи.

В его письмах той поры говорится о величайших страданиях на протяжении более чем трехсот дней в году: о мучительных головных болях, слабости, ухудшении зрения и расстройствах пищеварения. Пошатнувшееся здоровье заставило его уйти в 1879 году с преподавательской должности в Базельском университете, и до самой смерти он жил как перекати-поле, перебираясь из одного пансиона в другой, колеся по всей Европе в поисках климата, который смягчил бы его муки.

Переписка Ницше говорит о глубокой депрессии. Вот типичное для 1882 года письмо к одному из его добрых друзей, Францу Овербаху: «…в самой основе – недвижная черная меланхолия… Я больше не вижу никакого смысла жить, хоть бы даже и полгода, все переполнено, болезненно, противно. Я слишком от многого отказываюсь и слишком страдаю… Я больше не сделаю ничего хорошего, так к чему это всё!»

В 1882 году произошло катастрофическое для Ницше событие: окончились крахом его страстные, хотя и исключительно платонические, отношения с Лу Саломе – молодой русской красавицей, рожденной возбуждать страсть в великих мужчинах (ею увлекались и Фрейд, и Райнер Мария Рильке). Ницше и его друг Пауль Рэ были оба влюблены в Лу Саломе, и они втроем строили планы жить вместе в Париже. Но в 1882 году эти планы сорвались из-за того, что между Паулем и Лу возникли сексуальные отношения. Ницше был вне себя от горя и впал в великое отчаяние.

Таким образом, все указывало, что именно 1882 год должен стать временем действия моей книги: это был крайний упадок в жизни Ницше – период, когда он более всего нуждался в помощи. Кроме того, это был очень хорошо задокументированный год для всех моих главных персонажей: Ницше, Брейера, Фрейда (тогда студента-медика) и Лу Саломе.

Я всю свою жизнь читал романы и, можно сказать, ими жил, но совсем не имел опыта в сочинении чего-то подобного. Я ломал голову, как вставить мой вымышленный сюжет в 1882 год, не меняя исторических событий, и смог придумать только одно решение: расположить все действие романа в воображаемом тринадцатом месяце этого года. Возможно, я был чрезмерно осторожен: я отважился перейти в область вымысла, но отказывался рисковать. Я стол одной ногой в реальности и использовал исторических персонажей и события, вместо того чтобы изобретать собственных, – вплоть до заимствования некоторых диалогов Ницше из его писем. У меня было ощущение, будто я учусь ездить на велосипеде с боковыми колесами.

В конце концов я поставил мысленный эксперимент, который послужил краеугольным камнем для всей книги. Я сказал себе: представь, что бы случилось, если бы Фридрих Ницше был помещен в такой момент истории, когда он, с учетом его опубликованных работ, мог изобрести психотерапию, способную исцелить его самого.

Какая жалость, часто думал я, что невозможно перенести эту историю на десять лет позже и вообразить терапевтическую встречу между двумя непревзойденными гениями – философом Ницше и психоаналитиком Фрейдом! Но история оставалась несговорчива: в 1882 году Фрейд был еще юным студентом-медиком, и прославленным практиком ему предстояло стать только через десять лет. К тому времени Ницше уже страдал разрушительной болезнью мозга (вероятнее всего, третичного сифилиса), результатом которой стала тяжелая деменция на всю оставшуюся жизнь.

К кому в 1882 году Ницше мог обратиться за помощью? Мои исторические изыскания не добыли никаких имен практиков-терапевтов в Вене – или, если уж на то пошло, нигде в мире: всей области психотерапии еще только предстояло родиться. Как я уже упоминал ранее, мы часто считаем Фрейда отцом психоанализа, но он был гораздо бо́льшим: он был отцом психотерапии как таковой.

В итоге я решил «отправить» Ницше на консультацию к доктору Йозефу Брейеру, учителю и наставнику Фрейда. Он был выдающимся врачом, и его часто вызывали лечить видных современников, включая и членов королевских семейств, страдавших загадочными заболеваниями. Более того, в 1880 году Брейер разработал уникальную психологическую терапию, предтечу психоанализа, с целью помочь страдавшей истерией пациентке, известной как Анна О.

Брейер не рассказывал о своем инновационном методе лечения Анны О. никому, кроме своего студента Зигмунда Фрейда, который также был другом его семьи, и, возможно, еще кого-то из студентов-медиков. А отчет о лечении Анны он опубликовал лишь двенадцать лет спустя, в «Исследованиях истерии» – книге, которую написал совместно