Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский

кроме того, С. И. Протасову (1878–1946), историка античности, назначенную (после сдачи ею в Петрограде магистерского экзамена) профессором и главой кафедры всеобщей истории, и С. И. Гессена (1887–1950; Лодзь), философа и педагога, сына И. В. Гессена (одного из ведущих деятелей кадетской партии). Впоследствии С. И. Гессен вспоминал:

В Томске я провел четыре года. Это были годы революции и гражданской войны, эпидемии, сыпного тифа и больших материальных лишений; несмотря на это я вспоминаю эти годы с большим удовольствием. Факультет, в котором я сначала замещал декана, а позже в течение двух лет состоял деканом, представлял собой дружную семью, не знающую ни интриг, ни взаимных подсиживаний, что так часто характеризовало провинциальные университеты[7].

Важнейшим для нового факультета был вопрос о преподавателе русской словесности. Первым и основным кандидатом на эту должность оказался Б. М. Эйхенбаум. В. М. Жирмунский, преподававший в то время в Саратовском университете, сообщал ему 2 февраля 1918 г.: «Я получил письмо из Томска от С. И. Гессена, что по весне они открывают кафедру новой русской литературы и что они, и Гвоздев тоже (?!), очень хотели бы пригласить тебя. Я написал Гессену твой адрес и горячо поддерживаю эту мысль»[8].

Месяц спустя Эйхенбаум отвечает ему: «В Томск мне не хотелось бы. Очень уж далеко! Да и компания мне не по душе». И в приписке к этому письму, сделанной спустя десять дней: «…Гревс[9] тоже сказал мне вчера, что меня собираются звать в Томск. Что-то будет?»[10]

Однако в последующие дни Эйхенбаум изменил свою позицию и, видимо, дал согласие. «Очень рад за тебя, что ты устроился, но жалею, что тебя получил Томск, а не Саратов», – пишет ему Жирмунский 5 (18) марта[11].

В конце апреля Эйхенбаум был утвержден профессором Томского университета, однако отправиться в Томск не смог: в конце мая, после выступления чехословацкого корпуса, Сибирь оказалась отрезанной от европейской части России. «…Все надеялся получить что-нибудь из Томска и выяснить свою судьбу, – сообщал Эйхенбаум Жирмунскому 5 августа. – Теперь на это надежды никакой и, вероятно, надолго. Поступаю так, как будто томская кафедра мне приснилась, – начинаю устраиваться на зиму здесь»[12].

Помимо Эйхенбаума, заочно утвержденного в должности профессора, Томский университет пытался найти и второго «словесника». Им оказался М. К. Мы не знаем, кто именно вел с ним переговоры. Вряд ли это был Эйхенбаум, хотя, с другой стороны, не подлежит сомнению, что оба к тому времени знали друг друга. Рекомендателем или советчиком М. К. был скорее кто-либо из его знакомых по Обществу изучения Сибири[13].

В отличие от Эйхенбаума, М. К. мог претендовать лишь на ассистентскую должность (у него не был сдан магистерский экзамен). Поэтому, обратившись с прошением к ректору Томского университета (видимо, в апреле 1918 г.), он написал следующее:

Являясь коренным уроженцем Сибири и желая продолжать свою дальнейшую научную и педагогическую работу на родине, – честь имею просить о допущении меня к соисканию должности ассистента при историко-филологическом факультете[14].

Это прошение было рассмотрено 14 (27) мая 1918 г. на 23‑м заседании совета историко-филологического факультета. Закрытой баллотировкой (шестью голосами) Азадовский был единогласно избран на должность старшего ассистента с 1 июля 1918 г. Постановление подписали декан, профессор А. Д. Григорьев, и секретарь, профессор А. А. Гвоздев[15].

До мая 1918 г. М. К. оставался в Петрограде: последняя запись его рукой в журнале Общества изучения Сибири относится к 29 апреля (12 мая) 1918 г.[16] В первых числах мая он покидает Петроград (с командировочным удостоверением от Общества). Маршрут его, насколько можно судить по одному из сохранившихся документов, был следующий: Петроград – Вологда – Вятка – Пермь – Екатеринбург – Челябинск – ст. Тайга – Томск[17].

Как скоро М. К. добрался до Томска? В автобиографиях он указывал приблизительно: «…за две-три недели до чехословацкого выступления»[18] («выступление» началось 25 мая по новому стилю, а 31 мая чехословаки вступили в Томск). Если это свидетельство, относящееся к 1938 году, справедливо, то можно утверждать, что М. К. прибыл в Томск около 15 мая – за несколько дней до того, как сообщение между центром и Сибирью стало попросту невозможным. В Сибири начинается ожесточенная борьба за власть, завершившаяся в ноябре 1918 г. провозглашением Колчака Верховным правителем.

Уладив по прибытии первоочередные дела, М. К. продолжил свое путешествие по Сибири, о чем сохранилось яркое свидетельство – письмо томского студента-филолога И. М. Богородицкого, случайного спутника М. К. на пароходе «Организатор», направлявшемся «в сторону Барнаула». Это происходило, по утверждению Богородицкого (письмо относится к 1925 г.), летом 1918 г.[19] В завязавшейся между ними беседе М. К. отзывается, между прочим, о своих томских коллегах. Богородицкий вспоминал:

Вы, Марк Константинович, за то особенно понравились мне тогда, что, дав непроизвольно почувствовать мне свою врожденную мягкость и безусловную симпатичность своего характера, кажется, не склонны были понимать и меня как-то по-другому. Особенно вдолге[20], уже после того, меня тронул Ваш участливый совет в университетской библиотеке возобновить прерванное мною тогда знакомство с одним человеком (Протасовой) и Ваша краткая характеристика ее: «…Она славная…»

И не на основании одних только субъективных данных впоследствии я уверовал в Вас как умного, доброго и талантливого человека.

Как на пример Вашего воздействия на меня укажу Вам на следующее обстоятельство: доро́гой мы говорили мельком про разных профессоров и, в частности, про Любомирова, о котором Вы отзывались с очень положительной стороны. Я раза два его слушал в Университете и лично знаком с ним не был, но он так и запечатлелся в моей памяти как отличный от других профессор.

Если будете ему писать, – передайте ему от меня искренний семинарский привет… (59–6; 2 об. – 3).

Поездка на пароходе по Оби состоялась, скорее всего, в первой половине лета. Вероятно, М. К. побывал в Барнауле, где встретился с краеведом Н. С. Гуляевым (1851–1918), сыном известного исследователя Алтая, этнографа С. И. Гуляева (1805–1888)[21], чьи записи южносибирских былин и песен уже тогда интересовали М. К., предполагавшего, по его признанию, «заняться изучением алтайского старожильческого населения»[22]. Его записная книжка, охватывающая 1917–1922 гг., хранит следы его знакомства (возможно, заочного) с Гуляевым-младшим: «Просьба Н. С. Гуляева: передать А. В. Адрианову, чтоб он узнал, куда девать <?> мне клячковскую <так!> „Ист<орию> города Барнаула“, к<ото>рую он должен был передать