Последняя книга. Не только Италия - Аркадий Викторович Ипполитов

не походит ни на монахиню, ни на невесту, а что касается жеманного юноши, спускающегося с лестницы, то представить его как персонификацию Спасителя еще нелепее, чем изобразить дьявола в виде маленькой белой собачки.

Организация композиции, разделенной на две части, одна из которых представляет сцену внутри здания, а вторая снаружи, таинственно связанных между собой, напоминает о «Бичевании Христа» Пьеро делла Франчески из Галлериа Национале делле Марке в Урбино. Кажется, на эту аналогию никто из искусствоведов не указывал, хотя загадке «Бичевания Христа» посвящены ворохи интерпретаций, ни к чему так и не приведших, но все их обозреть и упомнить невозможно. Шедевр Пьеро, самая загадочная станковая картина в истории искусств, главная энигма Кватроченто. Фреска Филиппино Липпи не столь известна публике и не столь популярна у искусствоведов, поэтому трактовок у нее несравнимо меньше; на сходство композиции с Пьеро также никто не указывал. Сцена снаружи объяснению не поддается, но интерьерная, с молящимся Фомой, имея отношение к «Чуду Распятия», в контексте общего замысла капеллы читается несколько по-другому. Лилии в руках ангелов тут же вызывают в памяти ассоциацию с Благовещением, перекликаясь с лилией в руках архангела Гавриила на алтарной картине. Указание на пояс – историю с поясом, что случилась с апостолом Фомой, тезкой Фомы Аквинского, заставившую уверовать в Вознесение Богоматери духом и телом не только его, но и других апостолов. Жест раскрытых ладоней коленопреклоненного Фомы, обращенных к распятому Иисусу, читается как смиренное убеждение в правоте собеседника, а не как реакция на комплимент Bene scripsisti. В соотношении с композицией главной стены вся эта сцена читается как озарение Фомы, понявшего, что Пресвятая Дева Мария была не во чреве очищена от первородного греха, а была изначально свободна от вины человеческой природы.

* * *

Потолок капеллы – отдельное повествование. В самом верху и центре, на замковом камне – герб семьи Карафа. Отходящие от него бордюры украшены орнаментом из переплетенных ветвей, продетых в кольца с пирамидальными алмазами. Такое кольцо – персональная стемма, то есть личный герб, Лоренцо Великолепного; орнамент из колец украшает платье Афины на картине «Паллада и Кентавр» Боттичелли в Уффици. Появление персонального герба Лоренцо Медичи в Капелла Карафа не только дань его художественному вкусу и благодарность за то, что он посоветовал кандидатуру для росписей, но и указание на сложную дипломатическую ситуацию, в коей Оливьеро Карафа и Лоренцо стали союзниками. В 1485 году кардиналу при помощи Лоренцо Медичи удалось урегулировать международный скандал, в который он был вовлечен как архиепископ Неаполя, вызванный коварной расправой короля Ферранте (Фердинанда) I над южноитальянскими аристократами, участвовавшими в так называемом Congiura dei baroni, Заговоре баронов. Ферранте принадлежал Арагонской династии, то есть был испанцем, его противники поддерживали дом Анжу, то есть французов. Поступил он подло: пообещав поблажки и уговорив восставших сложить оружие, арестовал и казнил многих из них. Оставшихся заговорщиков поддержал Иннокентий VIII: папа отлучил Ферранте от церкви и выступил с призывом к крестовому походу против него, как против неверного. Карафа был на стороне короля. Во-первых, его семья поддерживала происпанскую партию, а во-вторых, Ферранте, конечно, подлец подлецом, но его можно понять: бароны всегда безобразили в Неаполитанском королевстве, а тут на какое-то время все устаканилось. Призыв папы снова раздувал на юге гражданскую войну, но благодаря вмешательству Лоренцо призыв к походу был саботирован, отлучение снято, так что Ферранте благополучно правил до своей смерти, наступившей вскоре после открытия капеллы в 1495 году. Бароны, правда, ничего не забыли и после смерти Ферранте тут же его сына Альфонса II свергли, после чего Неаполитанское королевство было снова ввергнуто в бесконечные междоусобные войны, утихшие под испанским владычеством лишь к началу XVII века.

Алмазные кольца чередуются с книгами. Кардинал обладал богатейшей библиотекой, завещанной им монастырю Санта Мария делла Паче, знаменитый двор которого Браманте построил по его заказу: библиофилия соседствует с дипломатией. Орнаментальные полосы разделяют крестообразный свод на четыре сегмента. Четыре женщины, что в них стелются, словно русалки ар-нуво, анемично, но изящно, – сивиллы. Три из них, Тибуртинская, Дельфийская и Кумская, сохранились хорошо, четвертая же, которую чаще всего именуют Ливийской, хотя, судя по подписи, изображена гораздо более редкая сивилла Геллеспонтская, также именуемая Троянской, предсказавшая падение Константинополя, была повреждена и в XVI веке сильно переписана. Сивиллы – язычницы, но поскольку их изречения были порождены не умом, а внушением Бога, они предсказали явление в мир Сына Божьего, хотя сами не очень-то понимали, что они предсказывают. Предсказание, что написано на бандероли в руках каждой, касаются рождения сына от девы, то есть связаны как с Иисусом, так и с Богоматерью. Позы трех сохранившихся сивилл Липпи представляют вариацию «Спящей Ариадны» во дворе Бельведера Ватиканского дворца. Впервые скульптура упоминается в 1512 году, когда папа Юлий II приобретает ее у Анжело Маффеи, но когда она была найдена, неизвестно. Видел ли эту великую статую Филиппино? Еще одна загадка.

Сивиллы, как и сопровождающие их ангелы, прямо-таки завалены книгами, как студенты перед сдачей сессии. У сивиллы Кумской, самой важной и дорогой для кардинала, так как она была по происхождению уроженкой Неаполитанского королевства и буквальной соседкой владений его отца, книг больше всех. Считается, что она, Аполлонова жрица, предсказала появление Христа за много веков до Рождества Христова, о чем и сообщают как надпись на бандероли в ее руках, так и ее грудь, более обнаженная, чем у остальных, ибо именно ее пророчество для христианства то же, что материнское молоко для новорожденного. Сивилла Кумская, в силу своего значения, заняла место около алтарной стены, потому что именно она служит ключом к пониманию всего цикла, представляя главную тему росписей, которой подчинены истории из жизни Фомы Аквинского: она первой, задолго до сивиллы Тибуртинской, жившей при императоре Августе, предсказала рождение сына от девы.

Соответственно иммаколистским убеждениям заказчика Филиппино восславил Непорочное зачатие Девы Марии, а соответственно его библиофильским вкусам превратил росписи в апологию книги, своего рода «Имя розы» Кватроченто. Библиоклазм – крайняя форма почитания книги, так что и у Филиппино Липпи, и у Умберто Эко костер из книг становится апофеозом библиофилии. Да и написал Умберто Эко свой роман, по собственному его признанию, изучая Фому Аквинского.

Глава седьмая

Санта Мария cопра Минерва. Процесс Галилея

Клуатр базилики Санта Мария сопра Минерва © WikiProject5to2024 / Wikimedia Commons CC0 1.0 UPDD

Официально Фома Аквинский получил титул Doctor Ecclesiae от папы Пия V в 1567 году. Через десять лет