Петр Чайковский - Ада Айнбиндер

наконец, эта ужасная война! Война, в которой такие относительно ничтожные результаты добыты такой ужасной ценой! А между тем, драться нужно до тех пор, пока в лоск не будет положен враг. Эта война не может кончиться компромиссами и взаимными уступками. Тот или другой должен быть подавлен. Но как совестно требовать такой борьбы до последней крайности, до последней капли крови, когда сам сидишь в уютной, хорошо освещенной комнате, сытый, обеспеченный от непогоды и от физического страдания… Вот уж от нравственного страдания никто не обеспечен. Что касается меня, то есть одно средство, могущее заглушить его: это труд. Но и работать не всегда хватает сил. Боже мой! если бы я только мог снова найти в себе силы и бодрости к новым трудам! Теперь я могу только доканчивать и доделывать старые»[468].

Пробыв в Венеции около трех недель, Петр и Анатолий отправились в Вену. Здесь они встретились с Котеком, с ним в эти дни играли в четыре руки Вторую симфонию Иоганнеса Брамса, в которой, как показалось Чайковскому, все «темно, холодно и полно претензий на глубину без истинной глубины».

«В театре был несколько раз; слышал “Водовоза” Керубини, от которого пришел в восторг, “Валкирию” Вагнера, из которой вынес воспоминание о двух, трех чудных минутах и целом океане скуки и полнейшей пустоты, оправленной в претенциозную глубину и силу, но, главное, слышал гениальную в своем роде музыку к балету “Sylvia” соч[инения] Léo Delibes. Я уж прежде познакомился по клавираусцугу с этой чудной музыкой, но в великолепном исполнении Венского оркестра она меня просто очаровала, особенно в первой части, – писал Чайковский о своих впечатлениях Кашкину, а также прибавил: – “Озеро лебедей” чистое говно в сравнении с “Sylvia”. <…> Мне кажется, что вся будущность музыки теперь во Франции. За последние года я не знаю ничего, что бы меня серьезно очаровало, кроме “Carmen” Bizet и балета Léo Delibes'а»[469].

В Вене Петр Ильич проводил Анатолия, которому нужно было возвращаться в Россию, и встретил своего слугу Алексея Софронова. 2/14 декабря композитор уже вместе с Алешей вернулся в Венецию. На следующий день, 3/15 декабря 1877 года, с Чайковским произошел весьма курьезный случай. Настроение Петра Ильича стало ухудшаться, Венеция уже начала его раздражать, кроме того, он опять оказался без денег. Брату Анатолию композитор писал: «Мне очень хотелось телеграфировать тебе сегодня о том, что я покойнее, – но у меня денег нет. От Н[адежды] Ф[иларетовны] не получил покамест ничего, кроме извещения о взятии Плевны. Это меня очень удивляет. У меня в кармане 10 лир. Скажу тебе про Венецию, что она мне донельзя противна». Также Чайковский сообщил брату о событиях этого дня: «Сегодня мне гораздо лучше. Я очень хорошо спал и с утра принялся за симфонию. После завтрака мы ходили с Алешей во Дворец дожей и шляться по улицам. От 2 до 5 я опять писал. В 5 мы обедали; от 6 до 8 я сидел на площади и гулял. Теперь сижу дома. Алеша уже ложится спать»[470]. Петр Ильич умолчал, что, посещая с Алешей Дворец дожей, они были и в Национальной библиотеке Марчиана, которая расположена на площади Святого Марка. В этой библиотеке Петр Ильич совершил кражу – вынес издание трагедий Еврипида, датированное 1581 годом. Эту книжку Чайковский хранил до конца жизни, а на форзаце собственноручно написал ее происхождение:

«Украдена из библиотеки Палаццо дожей в Венеции 3/15 декабря 1877 года Петром Чайковским, надворным советником и профессором Консерватории»[471].

В Венеции композитор приступил к работе – оркестровке Четвертой симфонии, одновременно переводил по заказу Юргенсона с итальянского языка на русский тексты итальянских арий Глинки, которые были изданы уже в феврале 1878 года. Свой распорядок дня жизни в Венеции композитор описал так: «День у меня проходит тихо и однообразно. Встаю в 8 часов, пью чай и сажусь работать. В 11 часов завтрак. Потом гуляю до 1. От 1 до 5 опять работаю. В 5 обед (отвратительный!), прогулка, в 8 часов чай, потом пишу письма, читаю газеты и около 11 ложусь»[472]. Так прошли еще десять дней жизни в Венеции. Покидая ее 16/28 декабря, Чайковский писал Надежде фон Мекк:

«Сегодня утром я покинул Венецию. Нельзя сказать, чтоб город этот отличался веселым характером. Напротив, общее впечатление, оставляемое им, какое-то меланхолическое. Это руины. Когда едешь по Большому каналу и смотришь на устаревшие дворцы, где некогда было столько блеску и шуму, а теперь или пустота, или гостиница, и притом пустая, как все венецианские гостиницы в это время года, – делается грустно и жалко блестящего прошлого, от которого остались только гондолы той же формы. Но когда-то в них сидели венецианские патриции и патрицианки, а теперь штатские господа и дамы в шубах»[473].

Далее путь Петра Ильича и Алеши лежал через Милан и Геную. 27 декабря/6 января Чайковский встретился в Милане с уже прибывшими туда Модестом Ильичом и его воспитанником Колей Конради. Там все вместе они гуляли по городу, посетили Миланский собор. Из Милана композитор писал: «Завтра утром пойду в собор, которым уже сегодня я восхищался снаружи. Что за грандиозное здание, и как жаль, что оно недостаточно открыто! Хороша также галерея. В 6 часов вечера отправлюсь дальше, т. е. в Геную (в которой мне очень хочется остановиться, но я еще не решил этого), а оттуда в Сан-Ремо»[474].

Сан-Ремо – Флоренция

Следующим после Генуи пристанищем Чайковского стал Сан-Ремо, курортный центр Итальянской Ривьеры, на побережье Средиземного моря. Город знаменит своим уникальным климатом, получившим название «вечная весна» – благодаря морю и близости Альпийских гор, здесь днем очень тепло, а ночью зачастую достаточно свежо. Чайковский вместе с Алешей поселились в пансионе Жоли. «В самом конце города, в стороне и на очень милом месте, я напал на pension Joly, в котором нашлись четыре комнатки, плохо меблированные, но зато составляющие одну целую квартирку, со столом и всеми обычными принадлежностями пансионов, – за относительно сходную цену»[475], – сообщал композитор в очередном письме Надежде фон Мекк. Именно здесь Чайковский завершил два своих шедевра – Четвертую симфонию в декабре 1877 / январе 1878-го и в феврале 1878 года оперу «Евгений Онегин».

В Сан-Ремо Чайковский получил известие о назначении его делегатом по музыкальной части на Всемирной выставке в Париже 1878 года. Более того, на все время ему было обещано жалованье – тысяча франков в месяц. Это было очень почетно и престижно для композитора.

«Есть над чем призадуматься! – писал он. – С одной стороны, я несомненно болен, и болен не столько плотью, сколько духом. Ехать в Париж, знакомиться с массою людей, заседать, быть в чьем-то распоряжении, хлопотать о русской музыке в такое время, когда, вследствие плохого состояния курсов, никто из русских артистов на свой страх не решится ехать в Париж, суетиться, вести переписку