Владислав Дворжецкий. Чужой человек - Елена Алексеевна Погорелая


Владислав Дворжецкий. Чужой человек читать книгу онлайн
После исполнения роли генерала Хлудова в кинофильме «Бег» по пьесе М. Булгакова глаза артиста В. В. Дворжецкого (1939—1978) смотрели со всех афиш Советского Союза. Его взгляд завораживал. Слава была мгновенной. Следующие восемь лет жизни принесли артисту еще много ролей; некоторые из них были яркими и запомнились зрителю, но все-таки осталось ощущение, что Дворжецкий, умерший в 39 лет (почти классический возраст гения!), не доиграл свое. Несмотря на успех, его человеческая и актерская судьба складывалась непросто. О ней остались воспоминания друзей и родных, однако некая тайна до сих пор сопровождает В. Дворжецкого. В данной книге история его жизни впервые максимально подробно реконструируется на фоне эпохи и киноэпохи 1970-х годов – времени, вошедшем в нашу историю как золотое десятилетие кино.
В миг расставания, в час платежа,
в день увяданья недели
чем это стала ты нехороша?
Что они все, одурели?!
И утонченные, как соловьи,
гордые, как гренадеры,
что же надежные руки свои
прячут твои кавалеры?
Впрочем, что до самого Дворжецкого, то он в это лето точно не одинок.
3
В августе 1977 года, по возвращении с очередных съемок, ему удается собрать вокруг себя практически всех близких людей, за исключением, может быть, маленького Мити, на встречи с которым бывшая жена Ираида не слишком охотно дает разрешение. А так – все в сборе: мать, старший сын, дочь, друзья, Наталья Литвиненко, ее родители… Не хватает только собаки Гитаны: она, всегда так верно сопровождавшая хозяина на съемках, перебиравшаяся с ним с квартиры на квартиру, с дачи на дачу, не выдержала очередной долгой дороги из Белоруссии. Сбежала из машины прямо на остановке.
«Мы ее звали, выкликали – нет и нет. Исчезла, – вспоминал Виноградов. – И в какой-то момент Владик как-то так сжался весь и сказал: „Всё. Поехали. Она не вернется“. <..> Я уговаривал его поискать еще. – „Нет, мы поедем“». Позже друзья горько скажут, что какая-то часть Дворжецкого умерла уже тогда – и действительно, уход животного, кошки или собаки, часто мистическим образом предваряет уход человека; по некоторым проговоркам Дворжецкого очевидно, что летом 1977-го, летом, оказавшимся для него последним, мысль о смерти действительно задевает его глубоко – и всерьез.
В тени этой мысли ярче воссоздаются детали семейного деревенского быта, в сознании Дворжецкого чуть осененного переделкинскими строками Пастернака:
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана…
Мать гремит на кухне посудой. Саша блаженствует: еще на месяц можно забыть о надоевшей учебе, жечь костры, собирать грибы, проводить летнее время с друзьями, отцом и сестрой. Лида окликает от дверей «сторожки», в которой, ища предподросткового уединения, устраивается на ночлег: «Папа, папа, скорей пойдем, скорее!» Дворжецкий отмахивается: «Лида, отстань, тебе давно уже пора спать, иди». Но девочке так хочется показать отцу прибежавшего ежика…
А у Вацлава Яновича там, в Горьком, «третьего дня был день рождения…».
А что же – любовь?..
Как ни странно, о ней, об этой поздней любви, рассказ о которой становится обязательным пунктом всех биографических материалов о Владиславе Дворжецком, в его собственных записных книжках (по крайней мере – опубликованных) не говорится ни слова. Возможно, по причине его деликатности, не позволяющей изливать чувства даже личному дневнику? А возможно – потому, что в 1977 году он и сам не был в состоянии как следует отрефлексировать, что, собственно, значит для него эта поздняя – и, вероятно, последняя, как ему уже было понятно, – любовь?
Устав от неуюта, от бытовых неурядиц, от постоянного внимания женщин, от неизбежных в его положении бесконечных тусовок («У Саввы неожиданно наткнулся на целый „бомонд“, – устало и иронично пишет он в августе 1977 года. – Разговоры все те же – кто и сколько выпил…»[197]), он потянулся к тому миру, который от всего этого был далек. К миру простой женщины, простой семьи… Тут, в доме у Литвиненко, не в тягость были его дети (родители Натальи охотно забирали Сашу из интерната домой на каникулы, привечали на даче и Лиду, и ее маму – Светлану Пиляеву; какие-либо предрассудки в этом смысле им были не свойственны), тут не упивались его актерской славой, а скорее опасались ее. «Ой, дочка… Только актера тебе еще не хватало…» – передавала Наталья реакцию своей матери, а сама вспоминала, как в гостях у подруги, куда та пригласила Дворжецкого, с предубеждением ожидала появления «такого… Актера Актерыча». Простота и серьезность Дворжецкого произвели на нее впечатление, а неустроенная жизнь, болезнь, отсутствие примитивной бытовой хватки вызвали желание помочь. Наталья Литвиненко работала в исполкоме, хорошо разбиралась в бумагах и документах, смогла убедить Дворжецкого, что ему пора собрать справки, необходимые для покупки квартиры, и сама посодействовала вступлению в кооператив.
Дворжецкий, безусловно, был ей глубоко благодарен и эти поздние отношения воспринимал как благословенную передышку во всей своей сложной и неустроенной («неприкаянной») жизни; вот только…
Красноречивую запись читаем мы вновь в августовском его дневнике:
«Еще раз про любовь» – фильм с Дорониной и Лазаревым.
По-моему, очень добрый фильм, и играют они хорошо. Мать говорит, что она однообразна, а по-моему, это ее манера, своя, присущая ей, это индивидуальность. Если говорят: «Ты как Доронина», – если ее передразнивают, пародируют и можно узнать именно Доронину, значит, индивидуальна она. Закончить только нечем было фильм, поэтому героиню убили. Иначе кто знает, чем бы она кончилась, эта еще одна любовь? В общем-то все знают…[198]
Он об этом хорошо знал, да. Оттого и боялся загадывать, что будет дальше.
Эта дневниковая запись из книги «Вацлав Дворжецкий. Династия», вышедшей пятнадцать лет спустя после публикации в «Смене», тоже исчезла. А ведь интересно, что именно ценил Дворжецкий в своих коллегах и современниках, кого и за что хвалил, о ком сохранял вырезки из старых журналов… Впрочем, можно заметить, что о коллегах-артистах высказывался он мало, как будто не чувствовал себя вправе судить, и говорил только хорошее. Вот – о Дорониной, о Мордюковой, о Гурченко, о бывших соучениках по Омской театральной студии Николае Калинине и Татьяне Ожиговой, которой пророчил большую кинокарьеру, но, к сожалению, здоровье не позволило ей сниматься (в 1989 году она умерла от тяжелой болезни)… Друзьями Дворжецкого из киномира, не считая режиссера Тарасова, могли называться, помимо Татьяны Ткач и Олега Даля, Юрий Назаров и Лев Дуров.
С Дуровым ему довелось сняться в последнем фильме – «Однокашники», вышедшем в прокат уже после смерти Дворжецкого, 28 октября 1978 года.
Нет бы собраться им – время унять,
нет бы им всем – расстараться…
Но начинают колеса стучать:
как тяжело расставаться!
Но начинается вновь суета.
Время по-своему судит.
И в суете тебя сняли с креста,
и воскресенья не будет…
Сильнее смерти
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,