Вольная русская литература - Юрий Владимирович Мальцев

в том мире, где абсурд стал нормой. Очутись Швейк на месте Чонкина, оставленного на посту в степи у сломавшегося самолета и забытого там всеми, он быстро сообразил бы, что ему следует делать, и уж во всяком случае сбежал бы при первом приближении карательного отряда кагебешников, а не стал бы отстреливаться до последнего патрона, как Чонкин, сохраняя верность военной присяге и уставу. Швейк – автономный образ, он легко может быть вынут из той образной системы, в которой он живет, и перенесен совсем в иное место. Более того, Швейк – центр, сам создающий сюжет. Чонкин же – неотъемлемая часть единой неделимой образной системы, единого силового поля, равнонапряженного и равнораспределенного, не имеющего центра, он мыслим лишь в этом определенном контексте.

Он явление типично русское, его прямой предшественник – герой русских народных сказок Иванушка-дурачок. В народном творчестве этот сказочный образ был выражением веры русского народа в то, что простота и прямота, в конечном счете, побеждают зло, лукавство и любые хитросплетенные козни. У Войновича простота и прямота Чонкина оказываются силой, которая побеждает советский абсурд. Противоестественная система абсурда оказывается вдруг бессильной перед наивной естественностью и простотой, как бессильным оказывается вдруг всемогущий капитан тайной полиции Миляга перед простым и, казалось бы, ничего не значащим фактом: старичок, которого он допрашивает, избивает и готовится отправить в концлагерь, оказывается, носит фамилию – Сталин. Если узнают, что капитан арестовал и бил Сталина, пусть даже не того Сталина, а просто однофамильца, ему самому не миновать расстрела. Абсурд, наталкиваясь на непредвиденную и непокорную прямоту факта, оборачивается двойным абсурдом, и грозный капитан Миляга вынужден заискивать и унижаться перед жалким старикашкой.

Но прямота и открытость в условиях жестокого и мрачного абсурда – есть принадлежность либо личности героической и исключительной, либо детски чистой и наивной, как Чонкин, то есть опять-таки исключительной. Чонкин, как и сказочный герой Иванушка-дурачок, есть скорее выражение той чистоты и правоты, которая сохранилась еще в русском народе, нежели персонаж реальный. Реальный же русский человек, смекалистый и практичный, вовсе не расположен лезть на рожон и рисковать своей головой, он (в соответствии с русскими пословицами: «Плетью обуха не перешибешь», «Стену лбом не прошибешь», «Только вороны прямо летают» и т. д.) увиливает от опасности, петляет, ходит кривыми дорожками и на абсурд жизни отвечает не менее абсурдным поведением даже тогда, когда в этом нет необходимости, а уж просто из желания «себя показать», пофантазировать, проявить хоть таким нелепым и единственно возможным образом свою личную свободу и независимость. Поэтому реальные герои в романе – это не Чонкин, а балагур Плечевой, председатель колхоза Голубев, вызывающий симпатию и добрый смех, и многочисленные эпизодические персонажи романа, из которых и складывается перед нашим взором постепенно живой образ России.

Нужно сказать, что абсурд и странность как характерные черты русского человека сегодня – это лишь доведенная до крайности нынешней абсурдной советской жизнью извечная иррациональность русской души. Ключевский, гениальный исследователь России, находит эту иррациональность и странность уже у самых истоков великорусской нации, при возникновении северо-восточных русских княжеств, только тогда эта иррациональность была ответом не на суровость власти, а на суровость природы. «Расчетливый великоросс любит подчас, очертя голову, выбрать самое что ни на есть безнадежное и нерасчетливое решение, противопоставляя капризу природы каприз собственной отваги. Эта наклонность дразнить счастье, играть в удачу и есть великорусский “авось”. <…> Природа и судьба вели великоросса так, что приучили его выходить на прямую дорогу окольными путями. Великоросс мыслит и действует, как ходит. Кажется, что можно придумать кривее и извилистее великорусского проселка? Точно змея проползла. А попробуйте пройти прямее: только проплутаете и выйдете на ту же извилистую тропу»[187].

Максимов, изображая простой рабочий люд, идентифицируется с изображаемым объектом, он показывает этих людей изнутри, как равных себе, обладающих собственной индивидуальностью и собственным внутренним миром. Войнович, при всем своем проникновении в суть объекта (или, вернее, именно благодаря ему), не может идентифицироваться со своим объектом, ибо та степень понимания, которую мы находим в романе, возможна лишь как взгляд извне на бессознательную, естественную, почвенную народную жизнь.

Народная жизнь – это стихия, это как бы своего рода явление природы и именно в бессознательности, непосредственности, натуральности вся ее прелесть. Войнович великолепно описывает бессознательные анархические проявления этой стихии, иногда уродливые, иногда смешные (свалку возле мешка бабы Дуни, например). Любить народ – это не значит идеализировать его. Бесстрашно и прямо смотреть правде в глаза гораздо труднее, чем льстить народу и обманывать его.

За свою смелость и свою прямоту Войнович был исключен из Союза советских писателей (20 февраля 1974 г.). Он не явился на заседание секретариата Союза писателей, на котором должен был решаться вопрос о его исключении, в своем открытом письме в Секретариат он писал: «Я не приду на ваше заседание, потому что оно будет происходить при закрытых дверях втайне от общественности. <…> Нам не о чем говорить, не о чем спорить, потому что я выражаю свое мнение, а вы – какое прикажут. <…> Я готов покинуть организацию, которая превратилась из Союза писателей в союз чиновников, где циркуляры, написанные в виде романов, пьес и поэм, выдаются за литературные образцы, а о качестве их судят по должности, занимаемой автором. Защитники отечества и патриоты! Не слишком ли дорого обходится отечеству ваш патриотизм? Ведь иные из вас за свои серые и скучные сочинения получают столько, сколько воспеваемые вами хлеборобы не всегда могут заработать целым колхозом. <…> Я готов полемизировать с вами на любом открытом собрании писателей, а, если хотите, рабочих, от имени которых вы на меня нападаете. В отличие от большинства из вас, я сам был рабочим. Одиннадцати лет я начал свою трудовую жизнь пастухом колхозных телят. Мне приходилось пахать землю, месить на стройке раствор, стоять у станка на заводе. Четыре года я прослужил солдатом Советской Армии…»[188]

Имя Войновича уже довольно известно за границей, и это дает надежду на то, что власти воздержатся от новых более тяжелых репрессий по отношению к нему, и он сможет благополучно завершить свой замечательный роман.

В мае 1975 года Войновича дважды (4 и 11 мая) вызывали на собеседования в КГБ. Во время второй «беседы» ему угрожали «внезапной смертью», и он вернулся домой с сильным отравлением (подвергся действию какого-то газа). Но писателя это не сломило и не запугало. «Убийство – тоже неплохая оценка писательского труда, – написал он в письме в КГБ, – я не боюсь угроз, за меня отомстит солдат Чонкин».

Следует