В садах Эпикура - Алексей Леонидович Кац
В садах Эпикура читать книгу онлайн
В 2022 г. исполнилось 100 лет со дня рождения Алексея Леонидовича Каца (1922–1978), блестящего и авторитетного историка, исследователя социальной жизни Древнего Рима и его важнейших идейных течений – манихейства и неоплатонизма (среди конкурирующих философских школ лично симпатизировал более всего Эпикуру и его последователям).
Обширные воспоминания А. Каца начинаются картинами довоенного московского детства, прошедшего в знаменитом посёлке художников Сокол. Уже в школьные годы проявились его интерес к театру и неординарные актерские данные. Рано потеряв отца, арестованного в 1934 году по 58-й статье, он тем не менее поступает на исторический факультет МГУ и успешно заканчивает первый курс. 23 июня 1941 года он сдает на отлично экзамен по истории Древнего Рима своему будущему наставнику А.Г. Бокщанину. Воспоминания автора об историческом факультете МГУ за 30 лет являются важным историческим источником и занимают большую часть его впервые публикуемых рукописей. Его непосредственное восприятие учебного процесса, общение с преподавателями, студенческая жизнь, личное знакомство с крупнейшими представителями советской исторической науки представляют большой интерес. Академические занятия прервала война. Студентов первого курса отправили рыть окопы, где завязались дружеские отношения с известными впоследствии историками Павлом Волобуевым, Юлианом Бромлеем, Михаилом Гефтером и другими.
Во время боевых действий А.Л. Кац был армейским разведчиком, ввиду своих незаурядных способностей быстро продвинулся и окончил войну в Венгрии в звании старшего лейтенанта, кавалером двух боевых орденов, военным переводчиком разведуправления штаба 40-й армии. По возвращении в Москву, А.Л. Кац завершил образование, защитил кандидатскую диссертацию и был распределён в Киргизию, где продолжал поддерживать тесные научные и творческие связи со своими коллегами в Москве и Ленинграде.
В книге присутствует нецензурная брань!
В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Молдавия промелькнула. Я помню, зашел в хату, где разместилась Женя. Хата принадлежала молодоженам – красавице молдаванке и ее очень яркому мужу парню лет 22–23. Я посмотрел на них и подумал: «Вот призовут парня в армию, и бог знает, в какое месиво он превратится от дурного осколка». Мне стало грустно, хотя и сам я находился на войне и ни от чего не был застрахован, и видел много погибших хороших парней.
В конце марта войска 40 Армии вышли к Пруту, форсировали его и вступили в Румынию. В первых числах мая мы перешли к обороне на участке северо-западнее города Пашканы. Перед нами действовала 4 румынская армия, засевшая в мощных дотах хорошо оборудованной оборонительной линии. Доты выдерживали прямое попадание из тяжелых орудий, имели на вооружении артиллерию и пулеметы, а 4-ая Армия только что была введена в действие. Прорыв такой обороны требовал тщательной подготовки и к нему готовились четыре месяца, т. е. до 20 августа.
К весне 1944 года разведотдел обзавелся большим хозяйством, умещавшимся на 6–7 бричках. Для нас содержались отличные верховые лошади, попавшие среди трофеев. «Фюрер» требовал от всех работников отдела умения ездить верхом, и мы занимались ездой под его руководством в любую свободную минуту. Я числился одним из первых ездоков, потому что легко выполнял сложные упражнения в седле, брал барьеры и т. д. На манеже «фюрер» стоял с хлыстом в руках, отдавал команды и время от времени восклицал: «Молодец, Кац!» А я старался. Или однажды так: «Даниленко, давно ли тобой лошадь управляет?» «Второй год, товарищ полковник!» «Фюрер» энергично щелкнул бичом, Браверман потерял стремя, строй смешался, Сваричевский скомандовал: «Отставить!»
В распоряжении полковника теперь находился «виллис», но он нередко предпочитал ему конную тягу, особенно во время распутицы. Многие сотни километров проехали мы с ним на ладной бричке с автомобильным сиденьем, запряженной лихой тройкой. Ехали, покуривали, разговаривали. Вот и теперь прохладным апрельским вечером мы катили по хорошо накатанной дороге к Пруту, за которым начиналась Румыния. В прозрачном небе мерцали большие южные звезды. Кони зацокали копытами по деревянному настилу только что наведенного моста, и мы оказались за границей. Я испытывал какое-то странное чувство: заграница… Отсюда началась война, а там дальше чужая страна, другие люди. Предстояла ночевка где-нибудь в пути, еды у нас не было, и я спросил у полковника, как нам быть без переводчика. Он ответил: «Не беспокойся! Я служил в Молдавии и знаю румынский, как русский». (Я мог бы в этом усомниться, т. к. полковник иногда прибегал к преувеличениям. Так, повествуя о своих бесчисленных успехах у женщин, он рассказал мне о нежной дружбе с негритянкой. Я, конечно, поверил, но спросил, где он ее отыскал, в Америке или в Африке? Полковник, не колеблясь, ответил, что в Монголии.)
Подъехали к какой-то деревушке. Выбрали хату, постучались. Нам открыли. Мы вошли в просторную комнату с земляным полом. Вдоль стен стояли деревянные лавки, было чисто. На нас с любопытством смотрела молодая женщина, около нее крутился ребетенок. Вот теперь-то и нужно было полковнику воспользоваться знанием румынского языка. Но полковник почему-то отдавал распоряжения ездовому Бурылеву, а с румынским не торопился. Бурылев получил исчерпывающие указания. Дальше медлить было невозможно. Я попросил полковника начать разговор. Он запальчиво сказал: «Ну что ты ко мне пристал? Кто переводчик, ты или я? Ты… Вот и разговаривай». Я ответил «слушаюсь» и приступил к делу, радуясь, что передо мною все-таки не пленный: не собирались же мы допрашивать хозяйку. Я начал: положил шинель на лавке и приложил по-ангельски сложенные руки к правой щеке, женщина сразу поняла, что мы намерены спать и согласно кивнула головой. На этом беседа не закончилась. Я открыл рот и показал на него пальцем, потом легонько стукнул себя пару раз по животу. Опять все оказалось понятым. Она пошла что-то готовить. Полковник Сваричевский сказал: «Ну, Кац, вот теперь она нам сготовит мамалыгу, а это объедение. Я в Молдавии жил одной мамалыгой». И действительно, хозяйка очень скоро изготовила нам приятный на вид хлебец из кукурузы. Это и была мамалыга. «Фюрер» разрезал ее ниткой на несколько кусков, и мы принялись за еду. Прямо скажу, что мамалыга не произвела на меня впечатления, и я даже огорчился, что придется ею жить, как полковнику когда-то в Молдавии. Но пока что мы насытились и легли спать.
Ботошаны небольшой уютный городок. В центре много особняков в садах за чугунными оградами, по окраинам небольшие одноэтажные домики и огороды. Город не пострадал от войны. Сваричевский и я приехали в Ботошаны и удивились, что в городе почти нет жителей. Мы заехали во двор большого особняка, где расположился штабной повар. Мне показалось, что я в Останкинском музее: много великолепных комнат, с громадными окнами, занавешенными шелком. В залах от пола до потолка зеркала в золоченых рамах, роскошные хрустальные люстры. На полках буфетов красивая посуда. Мы сели пообедать за великолепно сервированный стол. Кроме нас, здесь был майор Знаменский из отдела контрразведки… Я писал, что в Шаргороде продавали по сходной цене самогон. В Молдавии и в Румынии появилось в изобилии виноградное вино. Мы вкусно обедали, обильно запивая им все – от супа до компота. К концу трапезы мы чувствовали себя довольными, как полные бурдюки. Вышли из-за стола, походили по комнатам. Потом «фюрер» подошел к повозке, вытащил большущую бутыль с вином и стал пить прямо из горлышка. Я удивлялся, куда это все в него льется? Оторвавшись, он передал бутыль мне, и я обнаружил в себе еще достаточно места для божественной влаги. Потом пошли с полковником отдыхать. Бурылев затопил печь. Я лег
