Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины - Владимир Ильич Порудоминский
Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины читать книгу онлайн
Это книга писателя-биографа – не врача, книга не столько о медицине – о всей жизни Льва Толстого, от рождения «в Ясной Поляне на кожаном диване» до последних минут на прежде мало кому ведомой железнодорожной станции, по прибытии на которую, он, всемирно известный, объявил себя «пассажиром поезда № 12». Книга о счастливых и горестных днях его жизни, о его работе, духовных исканиях, любви, семье… И – о медицине. В литературном творчестве, в глубоких раздумьях о мире в себе и мире вокруг, в повседневной жизни Лев Толстой проницательно исследовал непременные, подчас весьма сложные связи духовного и телесного начала в каждом человеке. Обгоняя представления своего времени, он никогда не отторгал одно от другого, наоборот, постоянно искал новые и новые сопряжения «диалектики души» и «диалектики тела». Его слова «Лечим симптомы болезни, и это главное препятствие лечению самой болезни» – это слова сегодняшней медицины, психологии, социологии, философии. Отношение Толстого к медицине, нередко насмешливо критическое, жесткое, можно вполне понять и оценить, лишь учитывая всю систему его взглядов. Художник Крамской, создавший первый живописный портрет Льва Толстого, говорил, что никогда прежде не встречал человека, «у которого все детальные суждения соединены с общими положениями, как радиусы с центром». Читателю предстоит как бы заново познакомиться с биографией Толстого, по-новому увидеть многое в ней, что казалось хорошо известным.
Сообщая Фету о случившемся, Толстой пишет: «Смерть ее была, как и всегда смерть близкого и дорогого человека, совершенно новым, единственным и неожиданно выразительным событием». Обратим внимание на определения: как всегда – и все же новое, единственное, неожиданное. Он не умеет привыкнуть к смерти: всякий раз она по-новому его поражает. Поражает – удивляет. И поражает – ранит.
Софья Андреевна (еще при жизни его) свидетельствует: мысль о смерти никогда не покидала и не покидает Льва Николаевича. «Она его мучает, интересует, волнует, порою ужасает, порою смиряет, – но держится твердо и безотлучно».
Встречаясь со смертью, всегда новой, неожиданной (Татьяна Александровна долго болела, стала совсем немощной, «живым трупом», по слову Толстого, но вот же, все равно – неожиданно), Толстой заново ее обдумывает, «примеряет на себя», готовится.
Но смерть к тому же всегда – единственное событие. «Научиться умирать у нее <у тетеньки> нельзя, – пишет Толстой брату Сергею. – Она жила, как ребенок, и так и умерла».
«У нас очень грустно…»
Еще полгода – и новое горе. Смерть, долгое время обходившая стороной дом в Ясной Поляне, теперь будто поселилась в нем и нипочем не желает его покинуть. На этот раз она выбрала жертвой опять же младшего ребенка в семье, десятимесячного Николеньку, – он появился на свет уже после кончины Пети.
Николенька умирает в феврале 1875-го, видимо, от менингита. О ходе болезни Толстой рассказывает в письме к брату: «У нас же очень плохо. Николенька, т. е. грудной, вот уже 3-ю неделю болен мозговой болезнью, и нет никакой надежды на выздоровление. Сначала рвало, потом стали делаться припадки – глаза остановятся, и икота, – и теперь продолжается все то же, только равномерно и медленно слабеет. Соне очень тяжело: кормить, ходить за ним и ждать смерти. И мне тяжело, особенно за нее… Вообще у нас очень грустно. Ты терял детей этой самой болезнью, поэтому знаешь это».
В автобиографии Софьи Андреевны находим пронзительно печальное описание похорон: «На третий день мы повезли его с Л.Н. хоронить в закрытом возке. Оба мы были нездоровы; морозу было 20 градусов и страшная метель. Когда поставили открытый гробик на снег, с ребенка ветер рвал кисею, покрывавшую его, венчик с головы; шубы наши распахивало ветром, который издавал страшные звуки. Уже ни о чем не могли мы ни плакать, ни думать. Похоронами спешили, и только одно нас заботило обоих, чтобы мы не простудились. Я боялась за Л.Н., он за меня».
Каждая смерть – новое событие еще и потому, что каждая предыдущая учит чему-то. Пережив смерть Пети, Толстой признается, что ребенок был еще слишком мал, чтобы иметь для отца какую-нибудь прелесть. Но пережитое не ушло, осталось в памяти, в мыслях, в душе, многое поменяло в его чувствах, представлениях. Пройдет больше года после смерти Николеньки – он еще младше Пети – Лев Николаевич напишет: «Прелестный ребенок (несколько месяцев уже видна была чудесная, милая натура)…» И: «До сих пор больно, очень больно…»
Смятение
«Жизнь с осложнениями, смертями и болезнями ввергла нас тогда обоих с Л.Н. в полную апатию», – будет вспоминать Софья Андреевна. Она-то убеждена, что нужно сменить одинокую деревенскую жизнь на что-то совсем иное – отправиться в заграничное путешествие, перебраться в город. Но, продолжает она с укором, жизнью тогда всецело руководил Лев Николаевич, и они продолжали жить в Ясной Поляне, разве что «ездили на еще труднейшую жизнь – в Самарские степи».
На кумыс отправляются в начале лета 1875-го. По дороге, в Москве Софью Андреевну, в последнее время недомогавшую, осматривает доктор Захарьин. «Захарьин сказал, что мое здоровье, особенно нервы, так расстроены, что надо лечиться, и особенно беречься. Что чахотки пока нет, но может сделаться. Помню, как он с укором сказал Льву Николаевичу: «Однако вы не поберегли ее». И потом прибавил: «Главное – диету молчания. Детей не учить. И ничего не делать правой рукой. Переписывать – строго запрещаю». И действительно, я верно переработала, потому что при прикосновении Захарьина к какому-то нерву правой лопатки – я вскрикивала от боли на всю комнату, и потом долго, долго после я испытывала ту же боль. По-видимому, Л.Н. немного испугался и стал очень ко мне добр, и берег меня, насколько умел. Трудно это было ему, он не привык…» <С.А.Толстая пишет воспоминания уже в 1900-е годы, в пору глубокого семейного разлада; отсюда часто их тон>.
Кумыс на этот раз не приносит желаемого исцеления. В Самарских степях, при всех неудобствах быта, тем более что поехали с детьми, Лев Николаевич и Софья Андреевна вроде бы на время оживают: их развлекают наблюдения за жизнью степного народа, башкир и русских переселенцев, недальние путешествия на ярмарки, покупка лошадей, башкирские скачки, устроенные самим же Толстым, но уже на третий день по возвращению в Ясную Поляну он пишет брату: «пора умирать».
Налаживается было кончать затянувшуюся «Анну Каренину», но – «не идет», «не берет». Вместо окончания романа он начинает статью, в ней хотел бы высказать главное, что ныне его занимает, что делает такой напряженной, часто мучительной его внутреннюю жизнь. От статьи уцелеют лишь отрывки, но и они передают душевное состояние, которое им владеет.
Ему сорок семь лет – наступила старость, – размышляет Толстой. Внешние явления мира потеряли для него интерес. Если и появляется у него желание вывести необыкновенную породу лошадей, затравить разом на охоте десять лисиц, написать книгу, которая вызвала бы громкий успех, приобрести миллион состояния, выучиться по-арабски и по-монгольски, то, он знает, что желания эти «не настоящие, не постоянные», что это только «остатки привычек желаний»: «В те минуты, когда я имею эти желания, внутренний голос уже говорит мне, что желания эти не удовлетворят меня». Он не видит впереди ничего, кроме смерти, и от этого испытывает порой «недостойный ужас». Но сознание не позволяет ему допустить, что жизнь человека, жизнь разумного существа всего лишь, по слову поэта, «пустая и глупая шутка». Нет, жизнь наша не бессмысленна – мы сами придаем ей неверный смысл. Уяснить ее подлинную цель – значит побороть безнадежность и отчаяние…
В эти трудные осенние месяцы 1875 года с Львом Николаевичем происходит странный случай, оставшийся в памяти домашних. Однажды ночью, идя из кабинета в спальню, он заблудился в темноте – это в доме, который знает как свои пять пальцев! – сильно испугался, начал отчаянным криком звать жену. Софья Андреевна выбежала и отвела его в нужную комнату. «Этот случай я не могу объяснить иначе, как болезненным припадком, – итожит событие сын
