Александр Шумилин - Ванька-ротный

Ознакомительный фрагмент

— У меня всё! Можешь идти!

Я вышел на свежий воздух, сел на ступеньки крыльца, достал кисет, оторвал кусок газетной бумаги, насыпал махорку, свернул цыгарку и закурил. Вскоре явился мой сменьщик и я повёл его на передок. У мостков через речку нас догнал его мл. лейтенант, командир взвода.

Я показал им траншею, стрелковые ячейки, пулемётную позицию, сектора обстрела и передний край.

— А что это за колышки? — спросил меня командир роты.

— Эти колышки обозначают не только сектора обстрела, но и прицельные точки для каждого солдата, когда он стоит на посту. Если он увидел в створе двух колышков немца, он обязан его поразить. Ему не |последует от командиров команда "Огонь!"| надо подавать команду, куда стрелять. Он должен целиться и стрелять самостоятельно. Он должен бить по цели, а не палить куда попало. Здесь по колышкам всё видно. Потом можно точно определить. Кто стрелял? Кто попал? А кто дал при выстреле промах. Убили немца и каждый потом орёт до хрипоты, что это он немца выстрелом срезал. Колышки всё покажут. Я могу с разных мест по колышкам определить, кто куда стрелял.

Мы прошли ещё раз по траншее, и я показал ему немецкие огневые точки. Командир роты остался в траншее, а командир взвода ушёл за солдатами. Смена переднего края растянулась до ночи. Но, как хотели в дивизии, прошла без шороха и без выстрела.

Последними траншею покинули солдаты взвода Черняева. Когда Черняев увёл своих последних солдат, я подошёл к командиру роты и пожал ему руку.

— Счастливо оставаться!

Мы с ординарцем дошли до поворота, вылезли из траншеи, и не спеша прошли мимо обгорелых развалин и закопченых печей. Они как немые свидетели остались стоять вдоль дороги на месте. Всего чуть больше недели простояли мы здесь, а покидая траншею, казалось, что мы были в ней по меньшей мере полгода.

Спустившись по крутой тропинке с обрыва, мы остановились, я решил закурить.

— Теперь нам некуда спешить! — сказал я и чиркнул спичкой, и подумал:

— Сколько труда и пота вложили мы здесь! Сколько тяжелых минут пришлось пережить на этом клочке земли! Теперь всё брошено, и как будто забыто! И что те, другие, знают об этой сгоревшей деревне? Перед ними кучи пепла и обгоревшие печи в снегу. А когда-то по этой заснеженной пологой низине мы подвигались с опаской вперёд. Мы шли по колено в снегу и каждую секунду ждали, вот вырвется навстречу бешено из пулемётов огненное пламя. Неважно, что его не было! Важно то, что пришлось пережить! Да, да! |Те самые переживания перед смертью, когда ты должен перейти в небытие! Та самая секунда, которую долго ждёшь.| Ждать всегда пострашней! Перейти в небытие дело недолгое, когда со смертью смирился.

Теперь по снежной тропе мы шли легко и спокойно. Мы знали, что в спину стрелять нам не будут. Идёшь себе и думаешь о чём-нибудь о прошлом. |Думаешь о другом, и никаких тебе переживаний!|

Вот и кладки в два узких бревна. Они для другого человека не имеют никакого значения. Кладки, как кладки! С одним перилом с левой стороны. А для нас сейчас перейти по ним на другой берег, это целый пережитый этап войны.

Совсем ещё не рассвело. Мы идём и потягиваем махорку. Теперь курить можно в открытую, немец с опушки леса нас не видит. Мы шагаем по снежной низине, заходим в кусты, а [там] комбат "тут, как тут". Налетел петухом и кричит визгливо, — Почему батальон огнём демаскируете?

— Это опять пятая рота? Мать вашу в душу!

Новый комбат мне не очень нравиться. Не из-за того, что он петушится, пыжится и орёт. Я просто устал от него и от окопной жизни. Я смотрю на него и сплёвываю на снег. Ординарец свою папироску бросил и затоптал ногой. А я стою, молчу и продолжаю курить.

Я стою, смотрю на него и думаю, — На моей шее целая рота, а у него телефонная трубка в руках.

— "Что там у тебя?" — обычно спрашивает он. |звонит он по телефону. Ему нужно быть в курсе дела, выше отчитаться перед полком.|

— Ничего! — отвечаю я.

— Что ничего?

— Ничего, значит всё в порядке.

— Вот так и говори, а то ничего!

Но он тоже взял манеру покрикивать вроде Карамушки. Карамушко, это наш командир полка. Я его видел однажды. На лице у него деловая строгость и сосредоточие. Смотрит он на нашего брата из под бровей, верхняя губа у него отклячена, вроде мы низшие, презренные существа. Образование у него сельское, приходское. Ростом он маленький, глаза едкие и быстрые, а какого цвета не разберешь. Вообще, лицо у него с мелкими чертами, как у крестьян, мужиков. Среди моих городских солдат тоже есть такие сплющенные лица.

Другое дело Черняев. У него худое и выразительное лицо, крупные черты, чёрные брови. И фамилия у него Черняев. Это не камушек под ногой на дороге, поддел его ногой, и его нет. |А Карамушко, как снятый со сковородки испечённый блин.| Все они в тылах полка похожи друг на друга. У комбата на лице прыщиков больше. Зато и отвисшая задняя часть и короткие толстые ноги. Ему мешки на спине таскать, а он телефонной трубкой забавляется.

Раньше я не рассматривал их, не приходилось их видеть вот так. Потом я прозрел и стал к ним приглядываться. А у меня, как назло, зрительная память хорошая. Мне было интересно, кто из них кто? |Кто собственно посылает стрелковые роты на смерть? Ведь они нас посылают на смерть!|

У нашего комбата подчиненных всего двое. Я, — командир пятой и Татаринов, — командир четвертой роты. Комбат нам по очереди по телефону вправляет мозги. Без этого нельзя. Погонять ротного надо. Он с голода и холода может проспать всю войну! В роте всё держится на "Ваньке ротном", вот с него все требуют и погоняют его.

В кустах за бугром лежит моя рота. Черняев и Сенин, увидев меня, поднимают солдат. Теперь вошло в обычай, где встал, там и лёг. А что под тобой: снег, мёрзлая земля, заснеженные камни, это не важно, солдату всё под бок сгодится. Тыловик на снег не сядет, он задницу опасается простудить.

— Нам связного из полка прислали! — докладывает мне Черняев.

— Он поведёт нас до места сбора. Вон стоит у сосны!

Я поднимаю глаза и смотрю на солдата. Упёршись в ствол хребтом, он ждёт нас, когда мы построимся. Смотрю на лежащих в снегу солдат и спрашиваю:

— Ну как дела?

— Дождались! Теперь на отдых пойдём!

— Держи карман шире, товарищ лейтенант! — бросает в ответ мне кто-то из лежащих фразу.

— В наступление пойдём! Переход дня два, а потом опять под снаряды.

— Это почему же? — спрашиваю я.

— Говорят, дивизия на другой участок переходит. Тыловые уже вчера укатили туда.

— Откуда ты взял?