Евгений Харитонов. Поэтика подполья - Алексей Андреевич Конаков

ни одной экспериментальной творческой студии, не выпускает ни одного журнала или альманаха, посвященного исключительно опытам и исканиям авторов разных поколений. Вся деятельность союза в этой части сводится к обучению новичков азам, хотя, казалось бы, творческий союз должен обратить особое и пристальное внимание на зрелое экспериментальное творчество» (554; 2:117). Указав на это, авторы обращения просят организовать «на базе заявленного нами опытного Клуба беллетристов экспериментальный литературный клуб» (2: 117) при Главном управлении культуры, а также опубликовать приложенный к обращению «Каталог» Клуба тиражом 300–500 экземпляров (554).

Однако ведя переговоры с властями о возможной «экспериментальной площадке», участники «Клуба» предусматривают еще один, запасной вариант публикации. Вечером того же дня возле остановки троллейбуса «Б» на Садовом кольце назначена встреча Бермана, Климонтовича и Козловского с неким надежным дипломатическим работником, который должен переправить на Запад экземпляр «Каталога» и письмо «Клуба беллетристов» к Генриху Бёллю[732]. По предположению Бермана, этот дипломатический работник был осведомителем спецслужб; во всяком случае, когда Берман, Климонтович и Козловский выходят из квартиры последнего и садятся в автомобиль, чтобы ехать на встречу, их почти сразу (под прозрачным предлогом) задерживают сотрудники КГБ («Один из них сказал с улыбкой спокойно: „ограблена квартира, пропали антиквариат, картины и брильянты. Фоторобот грабителя в точности похож на вас, у него такая же черная борода“»[733]). Задержанных ведут в милицейский участок; «Сейчас, впереди меня шел Николай Климонтович. <…> Я заметил, как он сунул руку в карман, вытащил какую-то бумажку из кармана и бросил в урну, стоящую при входе в этот тайный дом. Это было письмо Генриху Бёллю, подписанное семью авторами „Каталога“», – вспоминает Филипп Берман[734]. Климонтович опасается возможного досмотра личных вещей и спешит избавиться от компрометирующего «Клуб» документа, однако досмотр не проводят[735].

Изъяв «Каталог», сотрудники КГБ отпускают писателей по домам[736].

После этого происшествия все семеро участников «Клуба беллетристов» пишут еще одно официальное обращение – к первому секретарю ЦК КПСС Михаилу Зимянину:

События, происшедшие буквально через несколько часов после вручения письма по адресу, обескуражили нас. <… > Вечером того же дня трое из нас – Ф. Берман, Н. Климонтович, Е. Козловский – были задержаны на улице лицами, назвавшимися представителями уголовного розыска. Несмотря на то, что сразу стала очевидна ошибка – задержали не тех, как они объяснили, – у них был изъят черновой макет «Каталога» Клуба, предназначавшегося для будущего обсуждения в Управлении культуры (2:118).

Обращение ни к чему не приводит; тем временем история с задержанием писателей и изъятием «Каталога» начинает муссироваться в эфире западных радиостанций – а КГБ, в свою очередь, резко усиливает давление на «Клуб» (2: 91). Запасной экземпляр «Каталога» находится в квартире Евгения Козловского, к которому почти сразу же приходят с обыском – альманах уцелеет только благодаря жене писателя, Елизавете Никищихиной: «Когда один из обыскивающих попытался открыть ящик, где лежал „Каталог“, она сказала ему с достоинством, которое он никогда в жизни не знал: „вы что же, собираетесь обыскивать мой ящик, где лежат мои трусики?“»[737]Обыски пройдут в квартирах Климонтовича и Попова, а в декабре 1980-го трех авторов злосчастного письма в ЦК КПСС (Климонтовича, Кормера, Попова) начнут регулярно вызывать в КГБ для «профилактических бесед»[738]. Харитонова никуда не вызывают, однако он все равно пребывает в чудовищной панике; «он вдруг приехал ко мне с каким-то другом, сказал, что приехал прощаться. Был взволнован. Я ничего не поняла, как это, прощаться. Метался буквально. Сказал, что его посадят в тюрьму», – вспоминает Людмила Петрушевская[739]. О чрезвычайно нервном состоянии Харитонова свидетельствует еще один эпизод, описанный разными участниками «Клуба беллетристов»: «Когда прошлой зимой нас гоняли, к нему [Харитонову] пришла милиция, он упал в обморок и разбил стеклянную кухонную дверь» (2: 96). «Мы составили альманах, отдали письмо в управление культуры ЦК, сразу начались обыски, вызовы в ГБ, знаменитый визит милиционера – все это валом катилось, и Харитонов исключительно нервно реагировал», – суммирует события конца 1980 года Дмитрий Пригов (2: 91).

Определенную пользу из истории с «Каталогом» сумел извлечь только Филипп Берман – ему дали разрешение на эмиграцию из СССР[740]. Все остальные участники «Клуба» ощущают себя тревожно; они боятся, что их прослушивают (и иногда общение между ними идет с помощью записок, сжигаемых сразу после прочтения)[741], а Харитонов, опасаясь обыска, прячет свой архив у живущей неподалеку Аиды Зябликовой[742]. Тем не менее 26 января 1981 года Харитонов, Козловский, Кормер, Пригов и Попов направляют очередное письмо – на этот раз в местный комитет профсоюза работников культуры – с просьбой принять их в профком литераторов (Климонтович в профкоме уже состоит): «К сожалению, в настоящее время мы не имеем постоянного литературного заработка, однако считаем, что в процессе нашего членства в профкоме этот вопрос будет решен» (2:116).

Отныне Харитонов живет с полным пониманием того, что чем решительнее он пытается выйти из «подполья», чем чаще общается с «официальными» писателями, тем большее внимание обращают на него в КГБ: «И сейчас, снимая трубку, я готов к тому, что звонит следователь», «2 нелживых книги пишутся, мы пишем и они на нас пишут. Кухонные писатели, мы пишем в комнате и на кухне читаем гостям, а ещё более сокровенная книга пишется о кухонных писателях у них и хранится за 7-ю печатями, и её никто не прочтет», «Завтра опять этот позвонит (Тюрьмов). Посадить, может быть, и не посадят, а в страхе держать должны» (ЗОб). В какой-то момент Харитонов начинает принимать такое положение вещей как данность: «КГБ – волки, они должны нас ловить, а мы зайцы, поэтому нас ловят» (2: 87). Однако он знает – при отсутствии у властей оснований для политических обвинений против него всегда могут быть использованы обвинения уголовные (по 121-й статье). Поэтому Харитонов все так же старается окружать себя женщинами: много общается с Татьяной Щербиной[743], дружит с Ниной Садур[744], привечает Татьяну Матанцеву (525). «Одно время у него жила женщина с грудным ребенком. Ребенку исполнился год, и он пошел. Так Женя играл в семью», – вспоминает Елена Гулыга[745]. Одна из любимых харитоновских фантазий в этот период[746] – брак с соседкой Людмилой, который заодно помог бы улучшить жилищные условия и завязать роман с ее юным сыном:

Он был перспективный холостяк с квартирой на северную сторону; соседка люда осталась разведенной вдовой; очень удобный союз. Из их двухкомнатных квартир рядом, каждая