Пролог. Документальная повесть - Сергей Яковлевич Гродзенский

* * *

Фельдшер – лекарский помощник – помощник смерти.

* * *

Он у меня в заду был, а потом сбежал.

* * *

«Парижская Коммуна», «Заря Севера», «Октябрьской революции» – наименования бараков, каждый из которых населен двумястами ожесточенных, умученных трудом и совершенно различных людей.

По местному радио читается полуграмотный текст, написанный бытовиками, т. е. жуликами, растратчиками, хулиганами, злостными неплательщиками алиментов, ворами-рецидивистами и прочим социально-близким элементом, пользующимся сословными привилегиями.

Питерские пролетарии, атаковавшие Зимний, молодые ленинградцы, усомнившиеся в правильности массовых расстрелов по причине убийства Кирова, московские студенты, пскопские колхозники, академики и служащие и вообще вся контра и враги народа не подпускаются к ответственной воспитательной работе.

Из дребезжащего репродуктора, залатанного и перепочиненного, доносится:

– «Дружный каликтиф Парижскай камуны на сегодняшний день выдал на-гора 100 вагонов угля сверх плана».

Что-то еще разносит радио – хайло. А дружный коллектив, свободный от работы, слышит грозные филиппики бригадира Жорки-«Москвы», обращенные к бараку:

– Пидарасты не могли выдать двести вагонов, а я обещал.

* * *

Корзубый грозится доходяге фраеру:

– Убил бы тебя, да срок новый получать не хота.

* * *

Крысы, большие со злобными и умными глазами, до тошнотворности длинными пальцастыми хвостами нахальничают всюду – в выгребных ямах, сколоченных из досок сортиров, в углах барака, под нарами и на нарах.

* * *

Кормят хорошо, только – говно и мало.

* * *

– Как там на воле?

– Берут нашего брата навалом.

– Да ведь кто-то освобождается.

– Выскакивает и пескарь из сетей.

* * *

Хорош бог, если Корзубый создан по образу его. Он скорее убеждает в происхождении от обезьяны.

* * *

Как получим триста грамм, так подымем тарарам.

* * *

Приятные воспоминания: эх, вот где житуха была. Вагонка. У каждого тумбочка на двоих, матрац, одеяло. Об пайке и не думали: хлеба до усе́ру. Горбушку вырабатывали. Ларек: махры по две пачки на рыло, да еще начальничек выписку давал – еще две пачки, сахарок грамм 200–300, так хорошо жили, что иные даже и о бабах вспоминать начинали.

* * *

Кого ни спроси, на воле все были наркомы, профессора, бобры.

Здесь оскорбляли: ты тут отожраться хлебом не можешь.

В огромной палатке человек на 200 холодно и голодно. Свободные от работы спят или просто лежат, укутавшись в шмотки.

Одному не спится. Он сидит на верхних нарах, поджав ноги калачиком, как Будда. Лицо мальчишеское курносое, наивно-нахальное и умученное недоеданием и трудом. Странно, что говорит он густым басом, будто бы предается воспоминаниям о прежней жизни своей. Карманник, конечно, все врет. В него влюбляется жена важного начальника. Она молит его о взаимности. Дарит ему 50 тысяч. А он ходит в шляпе – вареником, на цепочке бобик. Рука кренделем. За нее уцепилась влюбленная сановница. Прохожие бросают на эту пару «косяки».

Но он коварен, изменяет ей. В порыве ревности она «продает» его. Его судят. Он лихо ведет себя перед судьями: ставит ногу на стул и белоснежным шелковым платочком начищает колеса (сапоги).

Одни спят, другие дремлют и под басовитое вранье засыпают. Цинга облегчает сон. Лишь наивные зеленые новички слушают. Но и они не верят, видя перед собой почти мальчишескую физиономию рассказчика.

* * *

Следователю самому опротивело добиваться признания во враждебной деятельности и агитации подследственного. Оба знают, что ничего подобного не было. И, забываясь, следователь рассказывает о своей картежной игре и своем жульничестве с помощью зеркал.

* * *

Крупный ученый-химик с именем мирового масштаба, озлоблен, рассматривает портреты академиков-химиков, напечатанных в газете:

– У этого нагло-глупая физиономия, а у этого скромно-глупая, – и дальше обо всех в том же духе.

* * *

– Описать бы мою жизнь. Жаль, не писатель.

– Таких жизней 200 миллионов. Писателей не наберешься.

* * *

Мирный лунный свет струится над землей. Падает он и на скопище баранов. Ночь. Кажется, спят они. Но это обман. Злобная жизнь продолжается и во сне и наяву.

* * *

Мужика худого, высокого, костистого с длинными руками гонит подрядчик:

– Иди, размотал десятку. Начальство велит уходить.

– Погоди ужо уйду. Небось не застряну здесь.

Обычно молчаливый, он похож в эту минуту на проповедника. Прижавшись к углу у самого выхода, он обратился к бараку:

– Прощайте, братцы. Упаси бог сюда еще возвращаться. Не поминайте лихом. И пусть она, Воркута, будет проклята, – подумал, подумал и добавил, – проклята трижды.

– Иди, иди, старик, – подгонял его нарядчик в щеголеватых сапожках хромовых, боясь и не желая, чтобы старик от счастья не сказанул бы чего лишнего.

* * *

Чтой-то не шлет мне письма волк из брянского леса.

* * *

Тесовая перегородка делит помещение шахткомбината на две неравные части. В меньшей прямо на цементном полу сидят, полулежат, а некоторые распластались в мокрых телогрейках и бушлатах заключенные, вылезшие из шахты после ночной смены. Наломались так, что даже и жрать не хочется. Но каждый знает, через час-два, у кого как, в желудке ощутится ноющая боль, мозг начнет работу, слюна овлажнит десны. Но пока нет никаких чувств, кроме усталости.

Из другой половины доносится натренированная речь вышколенного политрука, читающего стрелкам ВОХРа. Они старательно выполняют не всем посильную работу ума, записывая услышанное:

– Что мы имеем на сегодняшний день? На сегодняшний день мы имеем речь великого и мудрого вождя всех народов товарища Сталина об …

* * *

Начальство разбирается и все знает – потому оно масло ест и газеты читает. От зэков недалеко ушли и оперуподлномоченные. Начальник Дома партпроса говорит начальнику лагпункта:

– Надо Маркса и Ленина изучать.

– А это пусть начальство читает, – заявляет начальник пониже, на того, что повыше сидит.

* * *

Тебе не личит (т. е. не к лицу) ходить в начальниках.

* * *

Не имей 100 руб., а имей 100 друзей.

Нет, поразмыслив, сказал он, пожалуй, лучше 100 рублей, из 100 друзей десятка два на очную ставку заявятся.

* * *

Новый человек в камере – важное событие, как открытие новой планеты, как появление вести после долгого молчания, как завеса, приоткрывающая тайное.

* * *

Зэк-монархист ходит в начальниках, коммунист дооктябрьской формации подчиненный. Первый мстит второму за октябрь, за все.

* * *

Человек один в мокром забое – тихая гробница для еще живого человека. Но только здесь можно остаться одному, люди всюду. Слезы на глазах, горестные мысли.

* * *

Работяга, зубоскал, перебивавшийся с кваса на хлеб, попал в камеру. Среди удрученных и подавленных людей он восхищается всем: