Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

согласилось на независимость Польши на определённых условиях: а) Польша создавалась в этнических границах, которые, в свою очередь, должны были быть определены учредительными собраниями России и Польши по взаимному соглашению, и б) Польша должна была состоять в военном (свободном) союзе с Россией. Иначе говоря, этническая Польша дипломатически и военно-стратегически должна была находиться в русской орбите. На этих условиях Сазонов и Нератов — оба убеждённые противники всякого дипломатического авантюризма — и пытались «преемственно» строить свою политику в отношении Польши.

Между тем Польша получила независимость от Версальского конгресса. Что же касается её восточных границ, то, как упоминалось в тексте Версальского мира, этот вопрос надо было решить лишь по соглашению с Россией. Таким образом, волей-неволей Польше надо было бы столковаться с Россией. Кто же мог дать ей лучшие условия — Деникин или Советы? И кто из них мог стать настоящим хозяином Российского государства? Это должно было решиться лишь в процессе гражданской войны. Польша фактически находилась в постоянных военных действиях с Советами, но чтобы эта фактическая война привела к решительному благоприятному концу, надо было не только воевать параллельно с Добровольческой армией, но и сговориться с нею.

Эти попытки сговориться с Деникиным предпринимались в Варшаве через посредство дипломатического представителя Деникина Г.Н. Кутепова, о котором я упоминал в связи с приглашением меня на службу к Деникину осенью 1918 г. Г.Н. Кутепов, с которым мне пришлось работать в министерстве в 1914–1917 гг., свою дипломатическую карьеру делал на Балканах и в Европе и считался в Ближневосточном отделе одним из способных молодых дипломатов. В дипломатической канцелярии при Деникине Кутепов до приезда Татищева был помощником Нератова. После Кутепов был назначен в Варшаву, а в помощники к нему — 1-й секретарь нашего посольства в Париже В.М. Горлов, мой бывший начальник и помощник Нольде, о котором я писал в I части моих записок.

Горлов, помещик Царства Польского, где его отец имел майорат, был знатоком польского вопроса, но отличался крайним полонофобством. Такое назначение было поэтому в высшей степени неудачным, не говоря уж о том, что Горлов отнюдь не был профессиональным дипломатом, а попал в министерство иностранных дел уже в возрасте сорока лет, имея солидный стаж бюрократической службы. Добавлю, что эту бюрократическую службу Горлов начал именно в канцелярии варшавского генерал-губернаторства. Это тот тип русского чиновника, который был представителем и проводником потерпевшей крушение политики «обрусения» Царства Польского. Почему понадобилось этого явного представителя царского режима, гордившегося своим камергерством и полонофобством, посылать в Варшаву? Татищев справедливо говорил, что это последний человек, которого можно было послать. Сазонов, по-видимому, послал его из-за знания польского языка и ещё больше потому, что Горлов ему надоел в Париже, где он держал сторону Маклакова против Сазонова.

Как бы то ни было, Горлов попал в Варшаву и, как и надо было ожидать, не столько был помощником Кутепова по части сближения с поляками, сколько всячески этому мешал, ненавидя поляков всеми фибрами своей души. Вспоминая, как у нас в Юрисконсультской части Горлов в пику Нольде всегда ругал поляков и первое время относился ко мне подозрительно «за польскую фамилию», я действительно ужаснулся странному выбору Сазонова. В самом деле, если бы надо было посеять недоверие к нашему первому посольству в Варшаве, то это был человек вполне для того подходящий.

А между тем Деникин не мог относиться к полякам враждебно. Кутепов не страдал полонофобией и вообще, в противоположность Горлову, искал сближения с польскими политическими кругами. Но и он, конечно, был далёк от полонофильства. В мае 1920 г. я видел его в Париже, и он рассказал мне о тех смешанных чувствах, которые обуревали его в это время. С одной стороны, надо было во что бы то ни стало искать сближения с поляками, с другой — ему, Кутепову, ближе и роднее были воевавшие с поляками православные красноармейцы, чем поляки. Кутепов говорил мне, что именно Великим постом 1920 г., когда русская дипломатическая миссия говела вместе с пленными красноармейцами, он почувствовал всю фальшь своего положения.

А сколько оскорблений русскому чувству наносили в это время поляки! Правду сказать, положение в Варшаве русского представителя-антибольшевика было до крайности трудное. Только что освобождённая Польша, конечно, не знала меры в негативном отношении ко всему русскому. Вот мелочь, но мелочь весьма характерная для той эпохи: когда Кутепов приехал в Варшаву в качестве дипломатического представителя Колчака и Деникина, то его вагон 17 дней не могли разгрузить, потому что не знали, куда поместить русскую дипломатическую миссию. Все эти 17 дней Кутепову пришлось провести в вагоне — положение для русского дипломатического представителя крайне унизительное. Это не могло объясняться одной оплошностью, это было намеренное невнимание, как и в дальнейшем предоставление крайне неудачного помещения для миссии, о чём Кутепов мне писал.

Но помимо всех этих неизбежных в такое переходное время унизительных ситуаций самой главной трудностью положения Кутепова было то, что он фактически был совершенно отрезан от своего прямого начальства, т.е. Деникина (Нератова). Сношения между Варшавой и Таганрогом совершались через Париж. Можно себе представить, каковы были эти сношения! Все попытки установить непосредственную связь с Таганрогом кончились с той и другой стороны полнейшей неудачей.

Кутепов рассказал мне, что в самое боевое время, когда русские деникинские войска подходили к Орлу, курьер от Деникина приехал в Варшаву на 29-й день! Это был какой-то поручик, который ввалился к нему в час ночи и в изнеможении упал в кресло, заявив, что две ночи не спал. Что он делал 27 остальных дней, он не мог Кутепову объяснить. Само собой разумеется, что подробные секретные инструкции Кутепову, данные после обсуждения в Особом совещании и во всех военных и дипломатических инстанциях, не соответствовали объективному положению вещей и представляли собой чисто архивный материал.

Никакая дипломатическая работа не могла наладиться в это время уже в силу технических обстоятельств — невозможности непосредственного и быстрого сношения дипломатического представителя со своим правительством. К этому крупнейшему техническому затруднению присоединялась и ещё более важная, уже не техническая, а принципиальная причина последующей катастрофы в русско-польском сближении — это полная растерянность Сазонова — Нератова, проявившаяся в их поведении в польском вопросе.

Маклаков, не дипломат по профессии, но человек выдающегося ума, приехав в Таганрог, поставил перед Деникиным дилемму: либо с поляками против Советов, либо с Советами против поляков. Эта дилемма произвела на ростовских политиков ошеломляющее впечатление, но впечатлением всё и кончилось. Ознакомившись со всем дипломатическим таганрогским архивом по польскому вопросу, я должен сказать, что только