Торжество самозванки. Марина Цветаева. Характер и судьба - Кирилл Шелестов

Давать нужно было бы на коленях, как нищие просят.

(А то она еще не возьмет! – К.Ш.)

==========

Я могу любоваться только рукой, отдающей последнее, следовательно: я никогда не могу быть благодарной богатым.

(Не правильнее ли было бы поставить их об этом в известность перед тем, как заваливать прошениями? – К.Ш.)

В очередной раз приношу свои извинения за длинную цитату, но пересказать своими словами этот просто невозможно. Сама Цветаева никому ничего на коленях не давала. Свои подарки любовникам она скрупулезно заносила в записную книжку, чтобы при случае припомнить.

Глава шестнадцатая. Комфортно «подыхающие с голоду». (Продолжение)

Из буржуазного Медона Цветаева перебирается в Кламар, пригород победнее, но тоже чрезвычайно приличный.

И в Кламаре ее квартира состояла из нескольких комнат, но обходилась дешевле на тысячу франков. Эфрон по-прежнему нигде не работал. В сорок лет он все еще продолжал искать себя: надеясь преуспеть в кино, пробовал сниматься в массовках и учился на курсах операторов. Курсы были платными; Цветаева рассчитывалась за них из денег, которые давали ей ее благодетели, о чем они, конечно, не подозревали.

Веря в блестящую операторскую карьеру мужа, Цветаева подарила ему дорогую камеру, купленную все на те же средства. Эфрон часто и подолгу лечился в хороших санаториях, что оплачивалось различными фондами, средства из которых усердно выбивала его жена.

Например, почти весь 1930 год Эфрон провел в санатории Арсин. «Санаторий располагался в здании средневекового замка в городке Сан-Пьер-Фасини недалеко от Шамони (…) в живописнейшей солнечной долине. Кто владел этим замком, неизвестно. В нем обитали 43 человека, среди которых большинство были русские». (Цит. по: Тени замка Арсин. Константин Банников).

Путевку в санаторий оплачивал Красный Крест. По свидетельству Н.А.Боура, проходившего там лечение, плата за пансион была «несколько высокая, 35 франков». Благодаря Красному Кресту, Эфрон такой суммой располагал, но Цветаевой ее было недостаточно, и она пытается получить с окружающих еще. Вот как она излагала эту ситуацию В.Буниной, помогавшей ей организовать очередной поэтической вечер:

«…этот вечер вся моя надежда: у меня очень болен муж (туберкулез легких – три очага + болезнь печени, которая очень осложняет лечение из-за диеты). Красный Крест второй месяц дает по 30 франков в день, а санатория стоит 50 франков, мне нужно 600 франков в месяц доплачивать, кроме того, стипендия со дня на день может кончиться, гарантии никакой, а болезнь – с гарантией – с нею не кончится». (В.Буниной, 10 апреля 1930 г.)

Вера Бунина, чистая душа, сострадала всем писателям, оказавшимся в нужде. Она неустанно обивала пороги богатых парижских особняков в ходатайствах за бедных поэтов, в том числе и за тех, от одного имени которых ее муж начинал ругаться матом и швырять на пол чернильницы. Не подвергая слова Цветаевой ни малейшему сомнению, она обратилась к эмигрантскому сообществу. Необходимые дополнительные средства были собраны. За десять месяцев они составили 6 000 тысяч франков, став увесистым довеском к доходам семьи. Ушли они, понятное дело, совсем не на лечение.

Тем же летом Цветаева вместе с сыном приехала к мужу и в трех верстах от санатория сняла небольшой дом, «почти прилепившийся к горе, в стороне от остальной деревни. В огромном дворе рядом с сараями и сеновалами возвышалась давно отслужившая мельница» (Кудрова, с. 191). Немного позже, сдав экзамены во французской школе рисования, появилась в Савойе и Ариадна. Квартиру в Медоне Цветаева в это время сохраняла за собой.

Курсы рисования, которые посещала Ариадна, тоже, разумеется, были платными. Как и ее отец, она не работала; сидела с Муром, в свободное время бегала в синема и размышляла о том, кем ей стать: журналистом или художником. Первому препятствовало отсутствие образования; второму – недостаток таланта. Подросшего Мура Цветаева отдала в частную платную гимназию. Обычную бесплатную школу она сочла недостаточной.

Каждое лето семья выезжала отдыхать. Ездили то к морю, то в горы; подходящее жилье снималось заранее и не на пару недель, как поступали другие, а весь сезон, не мелочась.

Последняя и самая неказистая из цветаевских квартир во Франции была в Ванве, городке под Парижем. «Три комнаты, коридор, кухня, ванна, отопление», – описывала она. Что ж, не так уж плохо для нищих. Цена – 4 500 франков в год. Ее литературных гонораров не хватило бы и на трехмесячный взнос.

* * *

А.Эйснер в своих мемуарах писал об Эфронах: «Аля, дочь Марины Ивановны, вязала шапочки, Сережа что-то получал, вместе они наскребали, наверно, 2 тысячи на полунищую жизнь». На его слова ссылаются некоторые «кирилловны» как на свидетельство очевидца.

Эйснер принадлежал к молодому поколению поэтов-эмигрантов, родившихся уже в начале ХХ века, практически не знавших и не помнивших России; создавших свои первые произведения уже в изгнании. (Примечание. Об их драматических судьбах рассказал в своей талантливой книге «Незамеченное поколение» В.Варшавский.) Окончив кадетский корпус в Сараево, Эйснер работал на стройках чернорабочим, мыл окна и сочинял стихи. Талантом он не блистал, как, впрочем, и умом; от всех его поэтических опытов осталась лишь одна строчка, но строчка замечательная, достойная того, чтобы остаться:

Человек начинается с горя…

Эйснер познакомился с Эфроном в Париже, и под его влиянием тоже вступил в «Союз возвращения на Родину». Позже на допросах в НКВД Эфрон, кажется, называл его среди тех, кого ему удалось завербовать во Франции. Количеством завербованных им агентов Эфрон явно гордился. Гордиться, между тем, было нечем. Эйснер, поверив ему, вернулся в 1940-м году в СССР и тут же угодил в лагеря, где и провел в общей сложности 16 лет.

Вернувшись в Москву после реабилитации, он написал пару невыразительных книжек, подрабатывал по мелочи консультациями в театрах и киностудиях, изредка выступал с лекциями, повествуя о трудной жизни в загнивающей капиталистической Европе. С началом «моды на Цветаеву», как сердито выражалась Ариадна, раздражаясь от того, что не может этой модой управлять, Эйснер влился в ряды «кирилловен». Свои воспоминания о Цветаевой он сочинял в полном соответствии с генеральной линией.

(Примечание. Полуграмотные «кирилловны» из тех, что суетятся в интернете, приписали его мемуары Бальмонту, и пустили гулять по сети за авторством последнего. «Человек начинается с горя», а «кирилловна» – с горя читателя.).

Эти шапочки даже В.Лосская называет не иначе, как «пресловутыми». Не то, чтобы Ариадна не вязала их вовсе. Она охотно вязала для брата и матери, но утверждать, что ее изделия были источником существования семейства, могла только Цветаева. Сама Ариадна про эти самые вязаные шапочки в своих рассказах о жизни в Париже