Торжество самозванки. Марина Цветаева. Характер и судьба - Кирилл Шелестов

1000 фр(анков). Я, конечно, взялся и, конечно же, когда я приехал к М(арине) И(вановне), оказалось, что деньги нужны до зарезу. (Должно быть, не хватало на оплату домработницы – К.Ш.) Я думаю, что теперь уже С<офье> И(льиничне) не трудно будет и лично с М(ариной) И (вановной) разговаривать. (Т.7, с.51).

Цветаева по-прежнему выпрашивает и поношенную одежду: «. . Может быть можно было бы достать у г(оспо)жи Юрчиновой какое-нибудь темное платье мне, для вечера. Никуда не хожу, п. ч. нечего надеть, а купить не на что. М. б. у нее, как у богатой женщины, есть лишнее, которого она уже не носит. Мне бы здесь переделали. Если найдете возможным попросить – сделайте это. Меня приглашают в целый ряд мест, а показаться нельзя, п. ч. ни шелкового платья, ни чулок, ни лаковых туфель (здешний – «unifоrmе»). Так и сижу дома, обвиняемая со всех сторон в «гордости». С(ергею) Я (ковлевичу) об этой просьбе не говорите, – пишу ему, что у меня всё есть.

А платье, если достанете, передайте – «посылает такая-то». (А. Тесковой из Парижа. 7-го дек(абря) 1925 г.)

Здесь рассчитанной деталью является забота Цветаевой о чувствах мужа. Это должно было растрогать деликатную Тескову, мало что знавшую об истинных отношениях супругов. На самом деле, вопреки восторгам, рассыпаемым Цветаевой в адрес Эфрона в стихах и письмах, права на равенство она ему никогда не давала. Он находился на ее иждивении и всегда помнил об этом.

Он знал о многих ее романах, и некоторые из них, скажем, с его родным братом, Софьей Парнок или Никодимом Плуцер-Сарной, его больно ранили. Агрессивная Парнок была настолько бестактна, что в стихотворном послании к нему завуалированно упрекала его в мужской несостоятельности. К моменту написания приведенного выше письма к Тесковой любовная история Цветаевой с Родзевичем только-только завершилась рождением Мура. Мелодрама разыгрывалась на глазах всей русской Праги, но Эфрон, как водится, узнал обо всем последним.

Он мучился, плакал, подумывал о самоубийстве, собирался развестись, но Цветаева его не отпустила. Все закончилось тем, что сломленный Эфрон безропотно признал Мура своим, хотя физической близости у него с Цветаевой в ту пору уже не существовало. «Хамила она ему» в тот период «ужасно». (В. Лосская, с.110).

Тескова с Эфроном не встречалась, так что рассказать ему о том, что Цветаева остро нуждается платье, у нее просто не было возможности, о чем Цветаева, разумеется, знала. Письмо подразумевает, что Эфрон понятия не имеет ни о гардеробе жены, ни о финансовом положении семейства. Кстати, а что бы он сделал, если бы вдруг и впрямь выяснилось, что все гораздо хуже, чем он полагал? Неужели устроился бы на работу?

«У Сергея Яковлевича и Марины были очень разные души, но они сливались в благородном романтизме идеализма и собственной нищеты, которую они несли в чистоте», – уверяла Ариадна. (В.Лосская, с.76).

Признаваясь, что ложь являлась пороком ее детства, Ариадна, вероятно, не считала ее таковой в старости.

* * *

Из письма С. Андрониковой-Гальперн; 18-го мая 1931 г.:

«Дорогая Саломея! Можно в спешном порядке попросить Вас об иждивении: шьется— с грехом пополам—платье (из бывшего, далеких дней молодости, к счастью длинного—платья вдовы посла Извольского. Красного (платья, а не посла!) и нужно на днях за него платить.»

Андроникова-Гальперн заплатила, и Цветаева в очередном письме возвращается к этой теме. (Медон, 31-го мая 1931 г.)

«Да! Читала я в красном до полу платье вдовы Извольского и очевидно ждавшем меня в сундуке 50 лет. Говорят—очень красивом. Красном—во всяком случае. По-моему, я цветом была—флаг, а станом—древком от флага.»

Своим нарядом она хвастается и P. Ломоносовой (17-го июня 1931 г.):

«…Моя приятельница Извольская уезжая подарила мне распоротое девическое платье своей матери (…) – платье 50 лет (если не 55) пролежавшее в сундуке—чудного шелка и цвета: чисто-красного. (…) Оказалось, что я в нем «красавица», что цвет выбран (!) необычайно удачно и т. д.»

В двух последних письмах сквозь привычное Цветаевой самодовольство прорисовывается яркий революционный образ: Цветаева на сцене, прямая, как древко с красным флагом. Художественно. Человеческой благодарности, правда, нет.

* * *

Еще одно письмо, все еще из благополучного Медона (Тесковой, от 27-го февраля 1931 г.). Оно проливает дополнительный свет, как на характер Цветаевой, так и на ее щепетильность в финансовых вопросах.

«Вот уже поистине – пришла беда раскрывай ворота! Я попала в самую настоящую беду. . 24-го декабря я получила по чеку деньги, и они ошибкой вместо 6 фунт(ов) выдали мне 10 ф(унтов), т. е. вместо 750 фр(анков) – 1 250, т. е. я им должна 500 фр(анков). Расписка этой операции у них налицо. . А теперь надо отдавать… Главное горе в том, что этот чек был последний, что помогавший нам Св(ятополк) – Мирский (Вёрсты – критик) больше помогать не может (Потому-то я и подумала, что в последний раз прислал больше!). . Словом, умоляю Вас, дорогая Анна Антоновна, каким-нибудь чудом достать мне половину этой суммы – т. е. 250 фр(анков). После вечера (будет весной) отдам. Вечер, какой ни есть, всегда дает 1 1 /2 тыс(ячи) франков.» Обещания вернуть Цветаева обычно прибавляла лишь для приличия. Она никогда никому ничего не возвращала.

Эпизод, рассказанный Цветаевой, на редкость непригляден. Ей полагалось 6 фунтов, именно столько Святополк-Мирский и высылал ей прежде. Эта сумма значилась в чеке, корешок которого всегда оставался у получателя, так что никаких иллюзий на этот счет Цветаева не питала.

Однако в банке ей ошибкой выдали 10 фунтов вместо 6, точнее, по курсу -1250 франков вместо 750, и Цветаева решила этим воспользоваться. То, что за такую ошибку придется расплачиваться незадачливому кассиру, ее не взволновало. Ее поступок, конечно, нельзя назвать в полном смысле кражей, но, как говорят французы, presque…

К ее несчастью, ошибка обнаружилась, банк потребовала возврата лишней суммы. Любой другой человек, скорее, сгорел бы со стыда, чем признался в подобном. Но Цветаева, пойманная за руку и уже потратившая чужие деньги, угрызений совести не испытывает. Единственное, о чем она жалеет, что ее расписка находится у банка, – иначе она нипочем бы денег не вернула.

* * *

Стенания Цветаевой доходили и до Москвы. Пастернак, не видевший ее со времени отъезда в эмиграцию, удрученный ее бедственным положением, просит из России сестру и своих друзей за границей выслать Цветаевой хоть немного денег. Анастасия вспоминает письмо, полученное от сестры в 1928 г. (все из того же Медона). Марина «мыла посуду, обливаясь слезами, и писала стихи». Письмо заключалось трагически: «Иду варить овощи. Мяса мы не видим никогда». (В.Лосская, с. 132).

Пораженная Анастасия, которая в ту пору жила гораздо