Избранные воспоминания и статьи - Осип Аронович Пятницкий

в роще, откуда могли видеть, что делается на Волге. Несмотря на то что собрание состоялось вдали от города и место собрания было изменено, на него явились почти все делегаты-большевики. Был сделан доклад бывшим членом редакции большевиком т. Кукушкиным{211} и содоклад — редактором-меньшевиком о сути наших разногласий и по вопросу о положении дел в редакции. После докладов состоялся оживленный обмен мнениями, и голосование дало большинство, три четверти, за большевистское направление газеты. Характерно было то, что за большевиков голосовали представители Трубочного и других крупных заводов, за меньшевиков же — пекари и рабочие других мелких мастерских. Конференция выбрала редакцию из пяти товарищей — большевиков: четырех редакторов и одного кандидата, а меньшевикам было предоставлено право выделить одного редактора, от чего они отказались. В редакцию вошли тт. Белов, Бедняков, типограф Кукушкин и Андреев, который работал в земстве, а кандидатом — Веньямин из Временного комитета. Сейчас же по возвращении с конференции я послал Ильичу условную телеграмму о нашей победе. Первый номер «Зари Поволжья» я увидел уже в тюрьме, ибо на следующий день был арестован. В первом номере была помещена хорошая передовая: «Реформа или реформы», которая объявляла о том, что газета будет вестись в «правдистском» духе… Рабочие радостно встретили новое направление газеты, о чем свидетельствовали поступавшие массами в редакцию приветствия от рабочих и сразу увеличившиеся денежные поступления. Когда перед войной поднялась революционная волна, газета была закрыта, так же как и питерская «Правда», и среди большевиков были произведены аресты.

Несмотря на все недостатки «Зари Поволжья», она сыграла большую роль в самарском рабочем движении того времени.

В конце мая или в начале июня 1914 г. я получил от Заграничного бюро ЦК поручение созвать поволжскую конференцию нашей партии и подготовить выборы по Поволжью на международный Венский социалистический конгресс, который должен был состояться 15 (2) августа 1914 г., и на съезд нашей партии. Я получил директивы послать побольше рабочих, участвующих в нелегальном и легальном рабочем движении. Так как я сам объехать Поволжье не мог (я работал по постройке трамвая, и работа была очень спешная), то я сговорился с т. Кукушкиным и Анной Никифоровой (последняя работала в Сызрани и очень часто бывала в Самаре, где я с ней встречался), что они возьмут это на себя{212}. Они должны были объехать поволжские города, чтобы выяснить, где какие организации имеются, и установить с ними связь. Только после этого могла быть назначена поволжская партийная конференция, которая выбрала бы поволжский областной центр и произвела бы выборы на партийный съезд. Попутно они должны были предложить произвести выборы во всех городах и на международный Венский конгресс. Результатов их поездки я не узнал, так как находился уже в тюрьме, а война, разразившаяся в конце июля 1914 г., сделала невозможным созыв Венского конгресса и партийного съезда.

АРЕСТ, ТЮРЬМА И ЭТАП

1914–1915 гг.

Возвращаясь с обеда на работу 29 (16) июня, я услышал за собой в садике около самарского собора быстрые шаги и слова: «Господин, подождите». Оглянувшись, увидел, что за мной бежит запыхавшийся околоточный надзиратель. Я, конечно, двинулся быстрее от него, но, когда уже был у калитки, которая вела на глухую улицу, мне преградили дорогу два шпика, часто встречавшиеся за последние дни среди рабочих, прокладывавших рельсы около моей квартиры. Настигнув меня, полицейский спросил, как меня зовут. Я ответил: «Раз вы гонитесь за мной, то должны знать и мое имя». Невдалеке стоял извозчик, и я очень скоро очутился в жандармском управлении. Ни при себе, ни на квартире у меня ничего нелегального не было. На квартире были только номера «Правды» и «Просвещения» (по одному экземпляру{213}). Если бы я был взят на улице в субботу, а не в понедельник, жандармы нашли бы у меня шифрованное письмо Н. К. Крупской, которое трудно было разобрать и над которым я бесплодно промучился два дня, чтобы расшифровать указанные в нем адреса. Я решил принять в разговоре с жандармами тон благородного негодования по поводу ареста невинного и занятого человека, и это мне вначале вполне удалось: начальник жандармского управления Познанский заколебался и чуть было не освободил меня как случайно арестованного, но вдруг это сорвалось. За свою доверчивость он мне после здорово мстил. Как только меня ввели к Познанскому, я ему заявил, что произошла ошибка с моим арестом, что, очевидно, меня приняли за другого, я же работаю по постройке трамвая, работа очень спешная, и там меня ждут рабочие. Оказалось, что они фамилии моей не знали и искали меня по фотографической карточке. Последняя была мало похожа на меня, в особенности, когда я был одет в рабочий костюм. Но карточка произвела на меня ошеломляющее впечатление: лоб, глаза и нос были мои, волосы же и борода — чужие: такой бороды и такой прически я никогда не носил. Ко всему этому одет был этот человек в смокинг, которого я сроду не надевал. Я сразу узнал работу Житомирского. Незадолго до моего отъезда из Парижа Житомирский пристал ко мне, Котову, Зефиру, Андронникову{214}и другим, чтобы мы у него снялись все вместе на одной карточке, ссылаясь на то, что у него есть хороший фотоаппарат. Мы долго не соглашались сниматься, но в один хороший, солнечный день, когда мы случайно собрались у него на квартире, он вновь предложил сняться. Публика согласилась, и он нас всех вместе снял. После этого он пристал ко мне, чтобы я снялся один. Я согласился, но потребовал, чтобы он мне отдал негативы, на что Житомирский согласился и действительно их мне отдал. Познанский мне показал один из этих снимков, и я его узнал по фону, несмотря на то что Житомирский меня одел в смокинг и сделал другие волосы и бороду. Житомирский недурно рисовал, и для него не представляло никакого труда это сделать. Да не только в снимке я узнал «работу» Житомирского: описание моего телосложения (как врач он меня несколько раз лечил) и обычной моей одежды тоже носило следы его указаний. Все изменения, внесенные Житомирским в фотогравюру, делали меня мало похожим на нее. Это меня ободрило и в то же самое время обескуражило Познанского. Когда Познанский рассматривал карточку, вошел в комнату бугурусланский жандарм, которому Познанский подал мою карточку с вопросом, имеется ли в этой комнате (где происходил допрос) кто-либо, похожий на нее. Тот ответил отрицательно. После этого я еще пуще стал ломать комедию, но Познанский потребовал все циркуляры, которые обо мне имеются, и при