Жизнь в белых перчатках - Керри Махер

Едва она открыла рот, чтобы сказать, что его ревность не знает границ, он поднял палец, останавливая ее, и добавил:

— Это не потому, что я хочу, чтобы ты принадлежала мне, — хотя я хочу, но это уже неважно, — а потому что вопреки себе я восхищаюсь тобой, Грейс. Мне бесконечно больно, что тридцатого марта ты не наденешь мое платье, но я уважаю твое решение. Я понимаю причины, по которым ты его приняла, и то, что за ними стоит, даже если ты сама не понимаешь.

Этот ответ, который показался Грейс одновременно и достойным признанием поражения, и раздражающе покровительственной отповедью, напомнил Джеффа Джефферса из «Окна во двор». И Берни Тодда из «Деревенской девушки». Черт, да он напоминал ей чуть ли не всех главных героев всех фильмов, которые она видела или в которых снялась. Уж конечно, он мог бы сказать что-нибудь получше.

Не желая продолжать все тот же старый спор с мужчиной, которому она была всем сердцем предана больше года и которого, вопреки всему, все еще любила, Грейс изобразила на лице грустную улыбку и произнесла:

— Спасибо, Олег.

Она уже не могла дождаться, когда вернется домой, к Оливеру, сядет на полу в кухне и возьмет его на колени, хотя ее разбитое сердце будет истекать кровью. Но вместо этого она заказала еще текилы и завела натужную светскую беседу о летней коллекции Олега, пока они не распрощались, глядя друг на друга остекленевшими глазами и обменявшись поцелуями в щечку, почти так, словно всегда были всего лишь близкими друзьями.

* * *

Солнечный свет и привычный порядок жизни в Лос-Анджелесе сразу начали подлатывать ее разбитое сердце. В Нью-Йорке она уходила из дому и часами гуляла с Оливером, чтобы только не снять трубку и не позвонить Олегу. «Это не приведет ни к чему хорошему», — твердила она себе. Если они воссоединятся, то за первоначальным всплеском облегчения и романтики — к которому она стремилась, как умирающий от жажды стремится к воде, — для них обоих последует возвращение в прежнее несчастное состояние.

Надев солнечные очки, Грейс выбрала время, чтобы встретиться за трапезой с дорогими друзьями и поплавать в сверкающей бирюзовой воде бассейна «Шато». Направляясь на примерку к Эдит, она чувствовала себя радостной и даже воодушевленной, но платье цвета розовой гвоздики, которое отложила для нее дизайнер, показалось до странности ярким.

— Не могу поверить, — сказала Эдит, отступая и с изумлением глядя на Грейс.

— Это платье лучше подошло бы Рите, — согласилась Грейс, внутри которой поднималась паника. — Но что же тогда надеть мне?

— Твое платье мятного цвета, — без колебаний заявила Эдит.

— То атласное, которое я надевала на премьеру? — спросила Грейс. Она любила это платье. Возможно, оно было самой любимой ею вещью из наколдованных Эдит, ее феей-крестной.

— А к нему вот это, — сказала Эдит, протягивая пару длинных белых перчаток. — И те твои висячие жемчужные сережки. И никаких ожерелий, — добавила она, постукивая по губам авторучкой. — Мы хотим подчеркнуть эти молочно-белые плечи и ключицы. А волосы зачешем назад и поднимем.

— Биббиди-боббиди-бу! — сказала Грейс.

Эдит нахмурилась:

— Думаешь, фея-драже могла вырасти на завтраках из маринованной селедки и рогаликов? Я так сильно сомневаюсь.

— Волшебство есть волшебство, — отозвалась Грейс.

Эдит наставила на нее тонкий палец:

— Чтобы мне до главного события никаких вечеринок! Пей много свежевыжатого апельсинового сока и воды. Выспись. Похоже, тебе это необходимо. У тебя все в порядке?

— Мы с Олегом расстались, — мрачно буркнула Грейс.

— Хорошо, — похвалила Эдит, недолюбливавшая Олега. Сама она вышла замуж во второй раз — за художника-постановщика Уиарда Инена. — Ты не была его музой, и все же он был тобою одержим. — Она поцокала языком и покачала головой. — Пусть найдет себе другую девушку, чтобы ее одевать. Какую-нибудь более покладистую.

— Эдит, я когда-нибудь встречу мужчину, который будет меня понимать?

— Возможно, — осторожно ответила Эдит, и Грейс услышала сомнение в ее голосе. — Но вначале ты должна сама себя понять.

— Но я понимаю, — заявила Грейс.

Элит ласково провела ладонью по ее руке, сперва вверх, а потом вниз.

— Ты еще слишком молода, чтобы действительно понять себя, — с теплом в голосе сказала она. — Но сейчас не нужно ни о чем таком беспокоиться. Сон и сок — вот все, что тебе надо на ближайшие два дня.

Грейс постаралась следовать совету подруги, добавив в распорядок дня еще несколько купаний в бассейне, долгую прогулку среди холмов и ужин (стейк и салат) с Ритой в «Муссо и Фрэнк».

— Мы едим с божьими одуванчиками, — пожаловалась Рита.

— Шесть вечера — самое разумное время для ужина, — сказала Грейс, отрезая себе кусочек мяса.

— Если тебе шестьдесят, — возразила Рита, гоняя свой салат по тарелке.

— Мне надо сегодня рано лечь, — объяснила Грейс, — Не хочу завтра выглядеть как чучело.

— Ты никогда не сможешь выглядеть как чучело, Грейс, — заверила Рита.

— Будь реалисткой, Рита.

— Ладно-ладно, — согласилась подруга. — Не могу поверить, что Джуди здесь даже не будет. До чего не вовремя решил родиться этот ее младенец!

— Я слышала, что ей в роддом пришлют целую съемочную группу, прямо в палату, — сказала Грейс. — Представляешь себе? Это же ужасно. Если бы я не могла красиво пройти по проходу в одном из платьев от Эдит, то предпочла бы сделать заявление постфактум.

— Наверное, она пытается продемонстрировать, что она — живой человек, а не картинка из модного журнала, — предположила Рита.

Грейс с большим сомнением посмотрела на нее.

— Чего ты? Я всегда стараюсь хорошо думать о людях, — сказала подруга. — Кроме того, мне ее жаль. У нее были трудные времена.

— Это точно. Как ты думаешь, неприятности Джуди — от ранней славы? Или они все равно бы начались, независимо от обстоятельств?

— Судьба или свободная воля? Я всегда склоняюсь к свободной воле, — проговорила Рита.

— А я вот не уверена, — протянула Грейс, думая о своих родителях. Они создали ее из себя, из собственных плоти и крови. Но они еще и воспитали ее. Отделить одно от другого было сложно.

Она зевнула.

— Не пора ли тебе в постель? — спросила Рита. — Я иногда пропускаю этот момент, и тогда, даже если придавлю подушку еще до восьми, к полуночи как штык просыпаюсь.

— Хорошая мысль, — признала Грейс, снова зевая и прикрывая рот тыльной стороной ладони. Она совершенно вымоталась.

Однако стоило ей лечь в кровать, как сон улетучился, и Грейс принялась ломать голову над вопросами, которые остались после разговоров с Эдит и Ритой. Она ведь понимает себя, разве нет? И она отличается от своих родителей,