Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов

с шофером ждать у подъезда. Дежурный в вестибюле вскочил и вытаращил глаза.

– Где Блюмкин? – отрывисто спросил Дзержинский.

– Его в отряде нет. Он поехал в какой-то госпиталь… – пролепетал дежурный.

– Давайте сюда караульных! – приказал Феликс, чтобы проверить слова дежурного.

Но тут в вестибюле появился Попов. В расстегнутом бушлате и, кажется, не совсем трезвый. Заметно было, что и для него явление Дзержинского было явной неожиданностью. Он даже бросил взгляд в окно, чтобы убедиться, что особняк не окружен и с Дзержинским приехало всего несколько человек.

Феликс тем же командным тоном потребовал немедленно открыть для осмотра все помещения и решительно двинулся к ближайшему. Только когда он открыл дверь третьей комнаты, постояльцы особняка наконец очухались. В сопровождении целой толпы вооруженных матросов явились члены ЦК левых эсеров бывший нарком почт и телеграфа Прошьян и недавний нарком имуществ Карелин, всего пару месяцев назад составлявшие вместе с Лениным, Сталиным и Троцким пятерку руководителей Временного исполкома Совета народных комиссаров. Более молодой Карелин, давний оппонент Феликса, вздернул подбородок, блеснул очками и гордо заявил:

– Товарищ Дзержинский! Вы напрасно ищете Блюмкина. Это не его решение. Граф Мирбах убит по распоряжению ЦК нашей партии.

– В таком случае, – спокойно ответил Феликс, – я объявляю вам, что вы арестованы!

И, повернувшись к Попову, добавил:

– Если вы, как мой подчиненный, не выдадите их, я моментально пущу вам пулю в лоб.

При этом недвусмысленно опустил правую руку в карман шинели, где у него действительно находился браунинг. Положили руки на кобуры маузеров и его сопровождающие.

– Что ж, мы повинуемся, – театрально поклонились экс-наркомы. Но вместо того чтобы последовать к автомобилю, открыли дверь в соседнюю комнату, где, как оказалось, заседал весь их ЦК.

М. А. Спиридонова. 1918 г.

[Из открытых источников]

Ба! Сколько знакомых лиц! И Спиридонова тут, и Саблин, и устроившие сегодня крик на съезде Камков с Черепановым, и бывший нарком по делам местного самоуправления Трутовской… А рядом с ними зампред ВЧК Александрович с начальником эсеровской боевой дружины химиком Фишманом. И все поголовно уже в военной или полувоенной форме.

Теперь картина окончательно прояснилась – это не единичное убийство, а серьёзный вооруженный мятеж. И, что прискорбно, начался он с подразделения ВЧК.

Матросы между тем уже окружили приехавших тесным строем. Вперед вышел комиссар Московского района только что созданной «Западной завесы» Саблин, знакомый Феликсу ещё по Моссовету, и, выгибая грудь и топорща редкие усики, заявил, что он назначен начальником штаба восстания.

– Приказываю сдать оружие!

– И что, – резко повернувшись к матросам и метнув на них гневный взгляд, произнес Дзержинский, – вы позволите разоружить меня, председателя Чрезвычайной комиссии, в которой состоит ваш отряд?

Матросы заколебались. Тогда Саблин сам при помощи Прошьяна силой забрал пистолет у Феликса. Обезоружили и других чекистов.

Донат Черепанов, едва не захлебываясь от триумфа, снова заголосил об их победе, о сорванном Брестском договоре и неизбежной теперь войне, о том, что эсеры власти не хотят, они своё сделали, здесь будет так же, как на Украине, и они уйдут в подполье…

Дзержинский смотрел на него, не скрывая презрения. И это тот самый человек, который всего несколько часов так горячо и убедительно говорил на съезде о ценности человеческой жизни, отсутствии у кого-либо права забирать её и применять смертную казнь даже по суду. Но вот бросить бомбу и убить – это нормально. Это ж ради высокой цели.

Но Черепанов, стараясь не смотреть в глаза Феликса, продолжал упиваться моментом, ведь перед ним председатель ВЧК Феликс Дзержинский, грозный, но уже безоружный:

– Вы можете оставаться у власти, но вы должны бросить лакействовать у Мирбаха. Пусть Германия займет Россию до Волги! К нам с Украины идут отряды Муравьева, латыши Первого стрелкового полка с нами, с нами Венглинский с отрядом, Покровские казармы, с нами авиационные части, делегаты от двух тысяч донских казаков… Замоскворечье все за нами! Все рабочие и красноармейцы Москвы идут с нами!

Было бы наивно полагать, что весь этот митинг направлен на Дзержинского и его помощников. Черепок страстно убеждал своих же матросов, а может, одновременно и самого себя, как тетерев на току.

Феликсу пришлось возразить, что это они, эсеры, выполняют желания и планы английских и французских банкиров, являются предателями и изменниками революции. Это они сами призывают немцев, что в подполье могут уйти только главари и что приход немцев означает полнейшее порабощение народа.

Услышав, что матросики начали прислушиваться к Дзержинскому, на подмогу пришла из соседней комнаты атаманша Спиридонова и вновь завела песню о том, что большевики – изменники революции, так как они лакействуют перед Мирбахом и выполняют его волю.

Репертуар был скуден. На обвинение председателя ВЧК в измене Попов ответил:

– Я выполнял ваши требования до тех пор, пока не получил приказа из ЦК нашей партии, которому должен подчиниться.

Все это время Дзержинский внимательно рассматривал мятежников. Судя по одежде и надписям на бескозырках, это были черноморские матросы и примкнувшие к ним недобитые анархисты. Видимо, ими Попов с Александровичем втайне от комиссии заменил часть ушедших на чехословацкий фронт красноармейцев-финнов. И, пожалуй, прав был Ленин, предусмотрительно приказав Дзержинскому временно арестовать вожака черноморцев Спиро. Он наверняка сейчас тоже был бы здесь, а его авторитет у матросов велик.

Эсеры решили дальше не рисковать, настроение матросов от речей Дзержинского могло и пошатнуться. Им объявили, что в вестибюле сейчас будут раздавать новые сапоги, консервы, сахар и баранки, а сами отвели арестованных в отдельную полуподвальную комнату с маленькими решетчатыми окошками.

Там уже находились нарком почт и телеграфа Подбельский, чекисты Лацис и Соколов. Они пояснили, что эсеры захватили телеграф и здание ВЧК. Подбельский на польском языке шепнул Феликсу, что успел позвонить Троцкому. При этом он надеялся, что хотя бы его брат-эсер не замешан в этом бунте.

Спустя час ввели и ещё одного захваченного польского дворянина, председателя Моссовета Смидовича, который сообщил, что в Большом театре задержали всех делегатов-эсеров. Вскоре дверь снова открылась, и два матроса втолкнули в комнату шофера Тихомолова. Оказалось, Александрович его спросил: «Ты за кого?» – и, услышав, что за Дзержинского, тоже приказал арестовать.

– Я выдернул из мотора провод зажигания, чтобы машину не угнали, – сообщил водитель. – Они там уже почти все пьяные. Попов прямо при мне стакан спирта хватанул.

Феликс Эдмундович был весь в тяжелых думах, но держал себя бодро, стараясь поддерживать дух товарищей, даже шутил, что эта камера едва ли не самая лучшая из тех, где ему доводилось сидеть, в тесноте, да не в обиде.